Анна вырубова- размышления о распутине. Воспоминания современников о григории распутине Воспоминание женщин о григории распутине

Уникальной биографии Григория Ефимовича Распутина (1872—1916) посвящено немало мемуарных страниц. Свою лепту внесла и Вера Александровна Жуковская (урожд. Микулина) (1885—1956), в пору описываемых событий пробовавшая свои силы на литературном поприще. Уже будучи автором сборника рассказов «Марена» (Киев, 1914), молодая писательница, заручившись рекомендациями своего дяди, знаменитого ученого Н. Е. Жуковского, принимавшего участие в ее судьбе, представилась историку-расколоведу А. С. Пругавину. Свой интерес к нетрадиционным формам религиозного сознания Жуковская объяснила замыслом нового романа. Найдя в Пругавине лицо заинтересованное, она, благожелательно принятая в доме Распутина, стала для Историка источником информации о жизни «старца».

Интерес Пругавина к этой личности, сыгравшей не последнюю роль в трагическом финале династии Романовых, был непреходящим. В 1915 г. он опубликовал в журнале «Русская Иллюстрация» документальную повесть «Около старца», где Жуковская описана под именем Ксении Владимировны Гончаровой. Отдельное издание было осуществлено в 1916 г. под названием «Леонтий Егорович и его поклонницы». Судьба этой книги печальна — почти на весь ее тираж был наложен арест. Второе издание вышло под заголовком «Старец» Григорий Распутин и его поклонницы» уже в 1917 г. Сюжет повествования был прост: знакомство автора с госпожой Гончаровой и подробное воспроизведение всего виденного и слышанного ею. «...Я более всего заинтересована, — говорила Гончарова, объясняя причины своего обращения к столь неординарной стороне жизни, — тем религиозным брожением... или, может быть, точнее будет сказать, тем поветрием , которое наблюдается теперь в разных слоях нашего общества и которое я затрудняюсь охарактеризовать одним каким-нибудь термином. Словом, я имею в виду то полное мистицизма и суеверия брожение, которое выдвинуло у нас разных «прозорливцев», выступающих в роли религиозных подвижников, выдвинуло разных «пророков», юродивых, блаженных». Автор повести дает героине следующее напутствие: «Вам предстоит нелегкий труд разобраться в этом диком конгломерате мистицизма, эротомании и политики, распутать этот клубок религиозных порывов и половых, сексуальных эмоций, переплетающихся с реакционными вожделениями и заданиями». Главы документального повествования Пругавина в значительной степени соотносимы с первыми тремя главами воспоминаний Жуковской, написанных, вероятно, десятилетие спустя, на основе дневников.

Перу Жуковской принадлежат еще две книги: повесть «Сестра Варенька» (М., 1916) и сборник рассказов «Вишневая ветка» (М., 1918). Перипетии личной жизни в 20-х гг., неудачи в публикации своих произведений решили ее литературную судьбу. После ранней смерти мужа в 1924 г. Жуковская порывает с городской суетой и перебирается на жительство в сельцо Орехово Владимирской губернии, в места, издавна связанные с родом Жуковских. Отойдя от активной литературной деятельности, она почти всецело посвятила себя заботам об увековечении памяти Н. Е. Жуковского.

Влад<имирский> округ

Село Ставрово

253

Предисловие

Настоящие записки составлены мною по дневникам, которые я раньше вела ежедневно. Во время моих встреч с Распутиным я, вернувшись домой, записывала все слышанное и виденное, а т. к. память у меня вполне удовлетворительная, то некоторые записи представляли собою почти стенографическую точность.

Во время моего знакомства с Р. я была еще очень молода и поэтому, конечно, относилась ко всему в жизни довольно поверхностно. Р. интересовал меня, главным образом, со стороны своего воздействия на людей, ничем не заинтересованных в его влиянии, и этой-то стороне уделена наибольшая часть моих записок. О ней же, должна сказать, почти не упомянуто во всей посвященной ему до сей поры литературе. Одна книжонка «Из недавнего прошлого» , принадлежащая перу посещавшей Р. дамы, хотя и пытается осветить личность Р., но в ней слишком явно выражено желание отмежеваться от впечатления, производимого Р., и в некоторых случаях она явно не соответствует истине. Так, в одном месте дама пишет о гнилых зубах и зловонном дыхании Р., но как раз зубы были у него безукоризненные и все до одного целы, а дыхание совершенно свежее. Вообще надо иметь мужество признать, что Р. была натура во всяком случае исключительная и обладал он огромной силой. Это даже признает М. Н. Покровский , а его-то уже никак нельзя обвинить в пристрастии к Р.

Я очень сожалею, что я не политик и не историк — тогда бы я, конечно, извлекла гораздо больше из трехлетнего знакомства с Р., но и то, что я там слышала и видела, не занимаясь исследованиями и расспросами, настолько не похоже на все то, что мы имеем в обыденной жизни, что всякий, кто прочтет эти записки, так или иначе почувствует весь кошмар последних дней русской монархии и жизни ее «высшего света».

В. Жуковская

1914 г.
Мое первое свидание с Распутиным

О Р. я услышала в первый раз в К<иеве>. Я тогда только что кончила гимназию и, заинтересовавшись благодаря случайному знакомству одной из отраслей сектантства, посещала тайком собрания Божиих людей, как они себя называли (много позже я узнала, что их же зовут хлыстами в сектантской литературе).

254

И вот там, на окраине города, однажды, во время обычного вечернего чая с изюмом, любимого напитка божиих людей, Кузьма Иваныч, так звали хозяина, вдруг повел речь о старце Григории Распутине. Из этой речи, полной неясных образов и довольно сумбурной, какими вообще всегда бывают речи пророков людей божиих, я поняла, что этот старец куда-то обманом втерся, кого-то надул и что очень Россия от него пострадает, потому что он продает божий дар, что ему было много дано и все взыщется. В конце своей обличительной речи Кузьма Иваныч заметил, что вначале кажется, словно на кривде дальше уедешь, чем на правде, но что потом заплатишь за все сторицею; при этом он как пример привел нашу православную церковь, где все построено на лжи, а, между прочим, она стоит уже вторую тысячу лет. «Но погодите, братья и сестры! — вдохновенно воскликнул он, — расплата ждет, и будет она побита тем же оружием, которым защищалась, и во многом здесь поможет Григорий». Я спросила его, кто такой этот старец. Прищурив свои яркие глаза (у всех хлыстов глаза совершенно особые: они горят каким-то жидким переливчатым светом, и иногда блеск становится совершенно нестерпимым), он сказал усмехаясь: «Какой он старец, ему и пятидесяти лет нет. Это его епископ Феофан расславил: старец да старец, а «старец» такими делами занимается, что только кучеренку какому-нибудь под стать; спохватился Феофан, да поздно: пошел разоблачать, а Гриша к тому времени укрепился где надо и самого Феофана ссунул. Теперь до него рукой не достанешь, у царей свой брат стал. Слушок был в свое время, что он Алешу излечил, не совсем, а все же подходяще, и что царица святым его считает, а только враки, ведь темный он». — «Что значит «темный»?» — спросила я, затая дыхание, но ответ получила нескоро. Долго молчал Кузьма Иваныч, а потом неясно и запутанно стал говорить. Мало можно было понять из его слов, но выходило так, что, выбирая пророка, божий люди налагают на него искус: 33-дневный пост, который он проводит в затворе, получая лишь через известные промежутки хлеб и воду. После этих дней открывают тайник, в самую полночь, на большом соборе, т. е. на собрании всех братьев и сестер, и он выходит или светлым или темным, иными словами, преодолел он искушение или нет, одолел его враг, или он покорил его себе, и, сообразно с этим, бывает или торжество духа среди собравшихся или общее падение и — жестокий бич хлыстовства — общий свальный грех. «А почему вы думаете, что Распутин темный?» — спросила я, все еще не вполне понимая сущность дела. Кузьма Иваныч опять усмехнулся как-то вовсе не весело и сказал нехотя: «Он с нашими братьями был, а только мы отреклись от него: в плоть он дух зарыл». Потом промолчал и добавил как бы про себя: «Положим, горевать очень не приходится, не все ли одно. Там наверху и так плутни много, теперь одним обманщиком больше стало, только и всего. А держит он их крепко, сознаться надо». — «А чем?» — спросила я. «Поезжай да посмотри сама. Приглядись, авось что ни то и поймешь», — загадочно сказал Кузьма Иваныч и свел разговор на другое.

Сильно заинтересованная этими таинственными намеками и рассказом Кузьмы Ивановича, воротилась я домой и решила при первой же возможности увидать Р. и понять, в чем тут дело. Случай скоро представился, я поехала в Петроград. Здесь я начала с того, что пошла к известному исследователю сектантства А. С. Пругавину, надеясь получить от него нужные мне сведения о Р. Я не ошиблась: Пругавин знал все, что вообще можно было внешне знать о Р., — ближайшим другом которого являлась Анна Александровна Вырубова , интимнейшая подруга царицы, — одной записки которого, написанной крупными, корявыми буквами неверной, будто детской или пьяной, рукой к любому из министров, было достаточно, чтобы просителя немедленно

255

удовлетворяли согласно его желанию. О близости к нему царицы и о его диких ночных оргиях под шумок говорил весь город, но громко никто не смел сказать слова из опасения, что слово это потом жестоко ему отплатится. А он сам, окопавшись где-то в самом сердце одурелой столицы, делал свое тайное темное дело. Какое? Вот это-то я и хотела понять. Это я сказала Пругавину. Он с большим огорчением посмотрел на меня и стал просить отказаться от моего намерения познакомиться с Р., т. к. последствия этого знакомства могут стать для меня гибельными. Но я повторила, что решила это твердо, и даже попросила его узнать мне адрес и телефон Р. «Пусть будет по-вашему, — со вздохом согласился Пругавин, — я сделал все, что мог, чтобы предостеречь вас, теперь я умываю руки».

На другой день он сообщил мне по телефону адрес и телеф<он> Р., он жил тогда на Английском проспекте № 3, а телефон был 646 46. Я, конечно, не стала мешкать и тут же позвонила по апокрифическому телефону. Я случайно попала в редкую минуту, когда телефон Р. был свободен — как я увидала впоследствии, дозвониться к Р. было так же трудно, как выиграть в лотерею. Минутку постояв с, надо сознаться, сильно забившимся сердцем у телефона, я услыхала сиповатый говорок: «Ну кто там? Ну слушаю». Спрашиваю чуть дрогнувшим голосом: «Отец Григорий?» — «Я самый и есть, ну кто говорит? али незнакома?» — «Говорит молодая дама. Я очень много о вас слышала. Я нездешняя, и мне очень хочется вас увидать: можно?» — «А откеле ты звонишь-то?» — с готовностью отозвался Р. Я сказала. «Знашь што? — заторопился он. — Приезжай ко мне сичас, хошь? — голос его выражал нетерпение. — А ты кака? красива?» — «Посмотрите!» — засмеялась я. «Ну скорее, скорее, приезжай, душка, ну ждать буду. Через полчаса приедешь? не можешь? ну через час, живее, душка!»

Менее чем через час я входила в подъезд огромного серого дома на Английском. Какое-то жуткое чувство охватило меня в этом широком светлом вестибюле. Внизу стояли рядом чучела волка и медведя; подъеденные молью, потрепанные шкуры вольных лесных хищников казались такими жалкими на фоне декадентского окна, на котором засыхал куст розового вереска, наполовину оголенные ветки его сиротливо выглядывали из-под безобразных зеленых бантов. Лифт остановился на самом верху. Отворив дверцу, швейцар указал мне на одну из высоких желтых дверей: Вам к Распутину! — и лифт сейчас же начал спускаться вниз, а я вспомнила, что он не спросил меня внизу, к кому я пришла.

На звонок мне отворила невысокая полная женщина в белом платочке. Ее широко расставленные серые глаза глянули неприветливо: «Вам назначено?» — «Да!» — «Ну входите. Нет, здесь не раздевайтесь, — прибавила она, видя, что я направилась к вешалке, — снимете там, если хотите». После я узнала, что привилегия раздеваться в передней давалась только тем посетителям, которые считались своими и проходили не в «ожидальню», так называлась приемная для просителей, а во внутренние комнаты.

«Гр. Еф. еще не вернулся от обедни», — затворяя за мной дверь в ожидальню, проворчала женщина. Большая комната была почти пуста, если не считать нескольких стульев, расставленных около стен далеко друг от друга, обиты они были грубым кретоном в новом стиле. Огромный неуклюжий буфет около нелепо раскрашенной печи с какими-то зелеными хвостами у карниза. В комнате трое посетителей: д<ействительный> с<татский> с<оветник> в вицмундире со звездой, плешивый, в золотом пенсне, неопределенный субъект в очень плохом костюме с всклокоченной бородой и разными глазами. А у самой

256

двери, присев на кончике стула, бледная девушка в старой, обшитой барашком кофточке и кругленькой шапке.

Дверь из передней отворилась, и недовольный женский голос крикнул: «Мара!» Из внутренних комнат пришла на зов, сутулясь и раскачивая бедра, высокая девочка в гимназическом платье. Подойдя к двери, она повернулась и несколько секунд пристально всматривалась в меня, и я смотрела на это белое широкое лицо с тупым животным подбородком и нависшим низким лбом над серыми угрюмыми глазами с бегающими в них мгновенными искрами. Волосы ее, тусклые, безжизненные, были завиты крупными локонами, и она нетерпеливо взмахивала головой, отгоняя от глаз низко подстриженную челку. Каким-то хищным звериным движением она провела острым кончиком языка по широким ярко-красным губам полуоткрытого, точно вывернутого рта, судорожно зевнула и скрылась в передней. Опять все затихло, яркое зимнее солнце ослепительно блестело на бездарной позолоте рыночной мебели и назойливо синем карнизе.

Дверь из передней приоткрылась, и шмыгая туфлями, поспешно, как-то боком вскочил Распутин. Раньше я не видала даже его портрета, но сразу узнала, что это он. Коренастый, с необычайно широкими плечами, он был одет в лиловую шелковую рубашку с малиновым поясом, английские полосатые брюки и клетчатые туфли с отворотами. Лицо его показалось мне давно знакомым: темная морщинистая кожа обветренного, опаленного солнцем лица его складывалась теми длинными узкими полосами, какие мы видим на всех пожилых крестьянских лицах. Волосы его, небрежно разделяющиеся на пробор посередине, и довольно длинная, аккуратно расчесанная борода были почти одного темно-русого цвета. Глаз его я не разглядела, хотя, войдя, он тотчас же взглянул на меня и улыбнулся, но подошел к субъекту в плохо сшитом костюме. «Ну што надо-то, ну говори, — спросил он негромким своим говорком, склоняя голову несколько набок, как это делают священники во время исповеди. Проситель стал излагать какое-то запутанное дело, из его слов я поняла, что это был сельский учитель, т. к. он несколько раз упомянул, что ему все сделала бы записочка к товарищу министра Нар<одного> просв<ещения>. Нахмурясь, Р. сказал нехотя: «Ох, не люблю я просвещении этих. Ну постой, ну ладно, ну жди, напишу». Затем он подошел к д<ействительному> с<татскому> с<оветнику>, но тот попросил разговора наедине. Р. посмотрел было в сторону вставшей, как все сделали при его входе, девушки, робко стоявшей у притолоки, но потом повернулся и направился ко мне. Подойдя совсем вплотную, он взял мою руку и наклонился ко мне. Я увидала широкий, попорченный оспой нос, скрывающиеся под усами узкие, бледные губы, а потом мне в глаза заглянули его небольшие, светлые, глубоко скрытые в морщинах. На правом был небольшой желтый узелок. Сначала и они показались мне совсем обычными, но уже в следующую минуту мне стало неловко и я почувствовала ясно, что там, за этой внешней оболочкой, сидит кто-то лукавый, хитрый, скользкий, тайный, знающий это свое страшное. Иногда во время оживленного разговора глаза Р. загорались нетерпимым блеском и из них струилась какая-то неприятная дикая власть. Взгляд был пристальный и резкий, мигали его глаза очень редко, и этот неподвижный магнетический взгляд смущал самого неробкого человека. «Это ты, душка, утрием звонила?» — своим быстрым придыхающим говорком спросил Р. Я кивнула. «О чем хотела поговорить?» — продолжал он, сжимая мою руку. «О жизни», — ответила я неопределенно, захваченная врасплох, т. к. сама не знала, о чем я стану говорить с Р. Повернувшись к двери, Р. позвал: «Дуня!» На зов вошла смиренница в зеленой кофте и белом платочке. «Проведи в мою особую», — вполголоса сказал Р., указав на меня. «Идемте!» —

257

пригласила она довольно приветливо. Мы вышли в переднюю, она повернула налево, провела мимо закрытой двери, сквозь которую слышались сдержанные голоса, и ввела в длинную узкую комнату с одним окном. Оставшись одна, я огляделась: у стены около двери стояла кровать, застланная поверх высоко взбитых подушек пестрым шелковым лоскутчатым одеялом, рядом стоял умывальник, с вделанным в дощатый белый крашеный стол тазом, по краю стол был обит белым коленкором, на краю около таза лежал обмылок розового мыла, на гвозде висело чистое полотенце с расшитыми концами. Около умывальника перед окном письменный стол, на нем плохонькая, вся залитая чернилами чернильница, несколько ручек с грязными перьями, карандаш, две бумажные

258

коробки, полные отдельно нарванных листочков бумаги, масса записок разных почерков. На самой середине стола будильник и около него большие карманные золотые часы с госуд<арственным> гербом на крышке. У стола два кресла. Наискось от окна у противоположной стены женский туалет с зеркалом, совершенно пустой. В углу не было иконы, но на окне большая фотография алтаря Исаакиевского собора, и на ней связка разноцветных лент. И по аналогии я вспомнила хатку божиих людей на окраине К<иева>: там тоже в углу не было иконы, а нерукотворный Спас стоял на окне, и на нем тоже висели ленты...

В столовой зазвонил телеф<он>, дверь в нее была неплотно прикрыта, и я услышала, как Дуня нехотя спрашивала: «Кто?» Но внезапно голос ее изменился, стал угодлив, и она поспешно сказала, что позовет сейчас. Шмыгающие ее шаги в стоптанных башмаках живо простучали мимо двери, и сейчас же из ожидальной с нею почти так же быстро зашмыгал Р. Я слышала, как она шепнула ему: «Анна Александровна», — значит, Вырубова.

Отрывистые ответы Р. ясно доносились до меня: «Ну люди у меня. Немного. Ну здоров. Ничего. Приезжай к чаю. В 6 приедешь? А когда же? Ах, занят буду. Ну ладно! Жду». Кончив разговор, он поспешно прошел через столовую и вошел ко мне, затворив плотно дверь.

Придвинув кресло, он сел напротив, поставив мои ноги себе меж колен и, наклонясь, спросил: «Что скажешь хорошего?» — «В жизни хорошего мало», — сказала я. Он засмеялся, и я увидала его белые хлебные зубы, крепкие, точно звериные. «Это ты-то говоришь! — и, погладив меня по лицу, он прибавил: Слышь, што я тебе скажу? знашь стих церковный: от юности моея мнози борют мя страсти, но сам мя заступи и спаси, Спасе мой, знашь? » Говоря «знашь?», он быстро щурил глаза и бегло взглядывал острым хищным взглядом, мгновенно гаснувшим. «Знаю», — ответила я, недоумевая и не понимая, к чему он это сказал. «Ты постой, постой, — торопливо остановил он меня. — Я тебе все как есть докажу. Понимашь? До тридцати годов грешить можно, а там надо к Богу оборотиться, а как научишься мысли к Богу отдавать, опять можно им грешить (он сделал непристойный жест), только грех-то тогда будет особый — но сам мя заступи и спаси, Спасе мой, понимашь? Все можно, ты не верь попам, они глупы, всей тайны не знают, я тебе всю правду докажу. Грех на то и дан, штоб раскаяться, а покаяние — душе радость, телу сила, понимашь? Знашь што, поговей на первой неделе, што придет?» — «Зачем?» — спросила я. Он всполошился и близко наклонился ко мне. «Тута спрашивать неча, — забормотал он, — хошь верь тому, што я говорю, тогда слушать должна, а я тебе все скажу, всю правду докажу, ходи только ко мне почаще. Ах ты моя дусенька, пчелка ты медова. Полюби меня. Перво дело в жизни любовь, понимашь? От свово, да любимого, все примешь, всяко слово стерпишь, а коли чужой — то стану я тебе што хошь говорить, в одно ухо впустишь, а друго выпустишь. Посиди маненько, а я письмо напишу, пратецю просят».

Подойдя к столу, он взял перо и стал писать, скрипя и громко шепча каждое слово, перо вихлялось в его руке как привязанное. Буквы, крупные, кривые, он точно нарочно прилеплял к бумаге. Отрываясь от писания, подбегал и целовал меня. Я сказала наконец: «Ну долго же им придется ждать вашего письма». Р. махнул досадливо рукой: «Ох, дусенька, больно уж не люблю писаний этих, то ли дело слово живо, а то гляди, што — чиста сажа, вот только и написал», — он протянул мне записку. Там стояло нелепыми каракулями выведенное: «Милой дорогой ни аткажиистелаи празьбу можише иму дать да Григорий». — «А что же вы не пишете кому?» — спросила я. Р. как-то растерянно улыбнулся: «А нешто я всех упомню, чай сами знают, какому

259

министру несть, а для меня все одно: милай, дорогой, — я всем так пишу. Сиди тута, сичас отдам», — и он убежал.

Вернулся Р. скоро и опять уселся против меня, сжав мои колени. Глаза его потемнели, и в них загорелся яркий блеск, наклонившись ко мне, он шептал поспешно: «Теперь не пушу тебя, раз пришла, должна теперь приходить. А то я с тобой ничего не поделаю, понимашь? Запиши-ка мне телефон свой», — заключил он, подавая мне лоскут бумаги и карандаш. Пока я писала, он, наклонясь, дышал в ухо, и едва я дописала последнюю цифру, как он спросил быстро: «Ну што же ты хотела о жизни со мною поговорить?» — «Скажите, знаете вы, в чем грех и где правда?» — спросила я. Р. посмотрел на меня с любопытством: «А ты знаешь?» — «Откуда же мне знать?» — вопросом же ответила я. Р. усмехнулся какой-то непонятной, неизвестно к чему относившейся улыбкой. «Ты, верно, книг больно много читаешь, а толк-то не всегда в книгах этих есть, другие только мутят и с ума сводят. Есть у меня одна така на твой образец, может, знаешь, в<еликую> кн<ягиню> Милицу Николаевну . Всю-то книжну мудрость она прошла, а того, што искала, не нашла. Много мы с ней говорили, Умница она, а только покою ей не хватат. Перво в жизни любовь, а потом покой. А коли так ту безудержу жить, не получишь ты покоя. Вот она тоже о грехе спрашиват. А грех понимать надо. Вот попы, они ни... в грехе не понимают. А грех само в жизни главное». — «Почему главное?» — переспросила я недоумевая. Р. прищурился: «Хошь знать, так грех только тому, кто его ищет, а если скрозь него итти и мысли у Бога держать, нет тебе ни в чем греха, понимашь? А без греха жизни нет, потому покаяния нет, а покаяния нет — радости нет. Хошь я тебе грех покажу? Поговей вот на первой неделе, что придет, и приходи ко мне после причастия, когда рай-то у тебя в душе будет. Вот я грех-то тебе и покажу. На ногах не устоишь!» Раскрасневшееся лицо Р. с узкими, то выглядывающими, то прячущимися, глазами надвинулось на меня, подмигивая и подплясывая, как колдун лесной сказки, он шептал сладострастно расширившимся ртом: «Хошь покажу?»

Кто-то страшный, беспощадный глядел на меня из глубины этих почти совсем скрывшихся зрачков. А потом вдруг глаза раскрылись, морщины расправились, и, взглянув на меня ласковым взглядом странников, он тихо спросил: «Ты што так на меня глядишь, пчелка?» — и, наклонившись, поцеловал холодным монашеским ликованьем.

В полном недоумении глядела я на него: ведь не во сне же я видела это темное, горящее лицо, с крадущимся страшным взглядом и слышала злорадный шепот: «Хошь покажу?» А сейчас передо мной сидит простой мудрый мужичок с залегшими крупными складками на красновато загорелой коже, и его светлые выгоревшие глаза пытливо смотрели на меня, только где-то в далекой глубине этих небольших глаз мелькал тот беспутный и заманивал и ждал... Я встала: «Мне пора идти». Р. стал удерживать. «Ну што с тобою делать, — сказал он наконец, тоже вставая и крепко обнимая. — Только, смотри, скорее приходи. Придешь, што ли? — настаивал он, провожая меня в переднюю. — А как скушно станет, так телефоном звони, я сичась и подойду. Я всегда дома, разве што только Аннушка увезет в Царско. Когда придешь, дусенька. Хошь завтра вечером приходи в половине десятого, придешь?» — «Приду».

Я шла и думала обо всем, что слышала от Р. Впечатление мое получилось крайне сумбурное, и казалось странным, почему здесь было так просто и естественно все то, что в другом месте показалось бы возмутительным и непристойным. Но, уходя, я знала твердо одно, что приду опять обязательно.

260

Мое посещение Распутина с А. С. Пругавиным

На утро после того дня, как я была у Р., мне позвонил Пругавин и стал спрашивать о впечатлении, вынесенном мною из этого свидания, при этом он сказал, что сам давно уже собирается повидать Р. Вскоре мне позвонили с Английского, сначала говорил чей-то женский голос, потом подошел Р. и настойчиво просил прийти к нему в 10 вечера. Я сказала, что буду. У меня явилась мысль убить разом двух зайцев: сделать удовольствие А. С. Пругавину, дав ему возможность понаблюдать за Р. во время этого свидания, и обмануть сладострастные надежды Р. Я позвонила Пругавину, он, конечно, с радостью согласился сопровождать меня, и вечером мы поехали на Английский. На наш звонок дверь открыл сам Р. Заметив, что я не одна, он нахмурился, но я сделала вид, что не замечаю его неудовольствия. «А вот мой дядя! — сказала я весело. — Он очень хотел с вами познакомиться». Не отвечая, Р. сумрачно помогал мне раздеться и, снимая шубку, спросил шепотом: «Ты чего же это не одна пришла?» В полуоткрытую дверь столовой был виден накрытый стол, на нем, посреди двух больших ваз с фруктами, три неоткупоренных бутылки вина, обернутые тонкой розовой бумагой. Пока Пругавин раздевался, Р. поспешно вошел в столовую, взял бутылки и унес их в спальную. Мы вошли в столовую. Здесь вечером все казалось приветливее, ярко горел свет, на всех окнах цветы. Вошел Р. и хмуро спросил Пругавина: «Так ты ей дядя?» Пругавин подтвердил. «Ну што же, давай поцелуемся». Облобызавшись трижды, он усадил нас к столу и сел сам. Указывая на меня, Р. сказал, разливая чай: «Вот мы с ней вчера все спорили. Я ее убедить хочу, а она все не идет. Ну што, уверилась што ли?» — спросил он меня. «В чем?» — удивилась я. Р. погладил меня по лицу. «Ах, душка, я все тебе докажу. Ну а как насчет того, штоб поговеть?» — неожиданно закончил он. Я не ответила ничего. Р. наклонился совсем близко: «Слышь, без раскаяния душу свою не найдешь. Ты меня только слушай. С жизни пример возьми: ежели ты кого усердно просишь, наверно тебе всяк сделат». — «Смотря кого просить, — сказала я, — все, кто имеют большую власть, только раздражаются на излишние просьбы, вот, я думаю, царь не любит, когда его просят долго, если он хочет исполнить, то и без больших просьб сделает». Р., прищурясь, посмотрел на меня: «Ты это почему царя вспомнила? он очень добрый, царь-то, я его вот ничуть не робею! Его што ни попрошу, все сделат». — «Вы ему хорошо делаете, и он вам», — медленно сказал Пругавин, как-то странно взглянув на Р. Р., привскочив, замахал руками: «Вот видать, што ты ничего не знашь: это я-то ничего не сделал плохого царю? да, думаться, во всей Рассей нет никого, кто бы ему столько зла сделал, как я, а он меня все любит». Он внезапно замолчал и подозрительно вгляделся в Пругавина: «Ты не думай о том, што я сказал, — и он хитро усмехнулся, — все одно тебе не понять, в чем дело тута. А только помни, покеда я жив, то и они живы, а коли меня порешат, ну тогда узнашь, что будет, увидишь», — загадочно прибавил он. Мы все молчали, стало невольно как-то жутко. Словно сибирский колдун приподнял завесу темного будущего, и пахнуло оттуда чем-то неизбежным, как сознанная смерть. Я встала и прошла к окну, на нем стоял богатый складень — Александр Невский, Борис и Глеб, около, на маленьком столике, роскошная корзина гиацинтов. Р. тоже встал и пошел за мной. «Все шлют мне, — сказал он и, указав на большую корзину полуувядших ландышей, прибавил как-то вскользь: Вот это царица прислала». Я невольно подумала, как

261

равнодушно он относится к своему необычайному положению. Самомнения выскочки у него нет совсем. И, словно отвечая на мои мысли, Р. сказал: «Ах, пчелка, чем гордиться-то, все одно, все прах и тлен — помирать-то все одинаково будем, што царь, што ты, што я. Одна радость воля. На озерцы бы теперь на наши, на сибирски, в леса бы наши. Ух! высоки леса! Вот она где правда-то! вот она тайна. Ни греха не увидишь, ни страху нет — одна великая сила вольная. Вон она где!» Р. воодушевился, глаза его загорелись нестерпимым огнем, он точно вырос, и голос его окреп и звучал какой-то вдохновенной проповедью. Пругавин глядел на него не отрываясь, и я видела, как мучительно не хватает ему его письменного стола, карандаша и листочка бумаги, чтобы тут же записать слышанное. «Знашь што, выпьем вина!» — вдруг совершенно неожиданно, как он это делает всегда, закончил Р. И, быстро выбежав, вернулся, неся бутылку портвейну. «А старик твой пьет?» — спрашивал он, весело распоряжаясь, откупоривая вино, наливая в стаканы и пододвигая мне торт. Но Пругавин отказался, и Р. опять налил ему чая. Выпив стакан, Р. налил другой и, достав засунутые под поднос несколько конвертов, протянул их мне. «На-ка, прочитай-ка, што пишут». Я прочитала: все три оказались прошения, очень коряво написанные. Я попросила за одного — писаря земской управы, уволенного по наговору. «Ладно, поможем, — согласился Р. — Это к какому же министеру пратецю написать, душка? — деловито осведомился он, беря карандаш и листок бумаги, — надо быть, к Маклакову , он ведь по губернаторам, а земство-то, оно у губернатора. Ну давай писать. Эх, горе человеку неграмотному. И коли только время тако будет, штоб у русского мужика водки не было, а грамота была». Криво, крупно Р. написал обычное: «Милай, дорогой, нагавору веры нету писаренка варатитити рибяты плачат грех да Григорий». «Много несправедливости в жизни!» — заметил Пруг. «Зато на том свету хорошо будет, — живо откликнулся Р. — Ах, велика радость поношения». — «А там адом пугают, — сказала я. — А только я в ад не верю, неправда все это!»

Р. наклонился ко мне и до боли сжал мою руку. «Это в ад-то не веришь, — спросил он шепотом. — А хошь, я тебе его покажу, ад-то?» — «Ну как вы его покажете?» — сказала я с сомнением. Выпустив мою руку, он пристально, не мигая, смотрел мне в глаза. «Не веришь? ну погодь, поверишь, я коли тяжко захочу — много могу, приходи попозже, как ни то, хошь завтра. А он у тебя старик правильный, — неожиданно обнимая меня, заключил Р., — вот я тебя при нем ласкаю, а он ничего. А я всегда так, не могу я без ласки, потому душа через тело познается, понимашь? Вот погодь, може и ты поверишь, случится с тобою чудо, ты и поверишь. В чудеса-то веришь?» — «А разве жизнь, Гр. Еф., не чудо?» — вставил неожиданно Пруг. Р. весело засмеялся: «И правда, што чудо! На самом деле, кто я таков, штоб мне с царем из одной миски хлебать? мужик, как есть серый, села Покровского, ходил без сапог! а теперь вона гляди! Приходи ко мне завтра, — обратился он ко мне, — хошь? Всяких у меня увидишь. А еще одну увидишь, ленточну бешену. — Наклонившись, он положил руку мне на колено. — Ну как, пчелка, будешь приходить? Ах ты моя ягодка!» В глазах его замелькали буйные, темные огоньки, а дыхание стало хрипло, все ближе наклоняясь, он сначала гладил, потом стал комкать грудь. Я встала: «Мне пора». Р. отпустил.

Когда мы вышли на улицу, Пругавин, крупно шагая, заговорил возмущенно: он находил, что Р. преступный тип, ловкий шарлатан, научившийся своему искусству у какого-нибудь сибирского шамана. Что в нем есть колоссальная темная сила и орудует он ею чрезвычайно ловко. Относительно женщин Пругавин думал, что дикое сладострастие Р. играет здесь решающую роль. Мы

262

подходили к моему дому. Пругавин остановился. «А вы помните его загадочные слова? о царе? — спросил он медленно. — Вы запомните их! Что-то говорит мне, что в них разгадка этого дикого явления. Да, я думаю, Р. сыграет решающую роль в судьбе России и династии».

«Радение» с Лохтиной

Когда я на другой день в 12 ч. пришла к Р., Дуня сказала мне, очень неприветливо, что Гр. Еф. у обедни, и опять, не дав мне раздеться в прихожей, где на вешалке уже висело множество нарядных шубок, провела в ожидальную. Через несколько минут из двери в переднюю поспешно вскочил Р., он был в нарядной голубой расшитой шелками рубашке, плисовых штанах и лакированных сапогах. «Што же это она тебя, тупорыла, к гостям-то не свела?» — торопливо забормотал он, целуя меня и увлекая за собою. Но у двери в столовую он вдруг задержался и подозрительно посмотрел на меня. «Али же лучше не надо? — колеблясь, сказал он. — Може наглядишься на нее да сбежишь от меня?» — «Если надумаю сбежать, без всякой причины сбегу, — сказала я. — А вот, может быть, вашим дамам будет неприятно, что вы приведете к ним незнакомую?» Р. нетерпеливо мотнул головой: «А мне... с ними, раз мне знакома, и им должна быть знакома. Ну идем, дусенька!»

В столовой ослепительно сверкал хрусталь на столе, и как сквозь радугу ярких зимних лучей солнца я увидала лица сидевших за столом. Подведя меня к столу, Р. сказал: «Примайте гостью, она мне больно полюбилась», — и, усадив меня в пустое кресло на краю стола, сел рядом на хозяйском месте. Поклонившись и несколько смущенная необычайной обстановкой, я украдкой осматривала собравшихся. Всех дам было около 10 и на самом отдаленном конце стола молодой человек в жакете, нахмуренный и, видимо, чем-то озабоченный. Рядом с ним, откинувшись на спинку кресла, сидела очень молоденькая беременная дама в распускной кофточке. Ее большие голубые глаза нежно смотрели на Р. Это были муж и жена Пистелькорс , как я узнала потом, встречаясь с ними, но в следующие годы знакомства я Пистелькорса самого никогда больше не видала у Р., а только Сану. Рядом с Саной сидела Люб. Вал. Головина , ее бледное увядшее лицо очень мне понравилось, — она вела себя как хозяйка: всех угощала и поддерживала общий разговор. Около нее сидела немолодая, но очень красивая генеральша Ливен, за ней полная, обрюзгшая Шаповальникова — владелица одной из частных гимназий, давнишний друг Р., так же часто посещавший его, как Головины .

«Аннушку знашь?» — тихонько шепнул мне Р., подмигнув на соседку Шаповальниковой, — «Аннушка»! — так Р. звал Вырубову, — я посмотрела на нее с любопытством: высокая полная блондинка, одетая как-то слишком просто и даже безвкусно, лицо некрасивое с ярко-малиновым чувственным ртом и неестественно блестевшими большими голубыми глазами. Лицо ее постоянно менялось — оно было какое-то ускользающее, двойственное, обманное, тайное сладострастие и какое-то ненасытное беспокойство сменялось в нем с почти аскетической суровостью. Такого лица, как ее, больше в жизни я не видала и должна сказать, что оно производило неизгладимое впечатление.

Сидевшая рядом с нею Муня Головина больше других поглядывала на меня своими кроткими, мигающими, бледно-голубыми глазами. Я почему-то сразу решила, что это она, и, когда Р. позвал «Мунька», была довольна, что

263

не ошиблась. В светло-сером шелковом платье, белой шапочке с фиалками казалась она такой маленькой и трогательной. В каждом взгляде и в каждом лове проглядывала беспредельная преданность и готовность полного подчинения.

Поглядев на соседку Муни, я несколько секунд не могла отвести взгляда от этого лица — смуглое, почти желтоватое, с большими продолговатыми черными глазами, усталыми и гордыми, — оно казалось неживым, как лицо старинного портрета, но иногда оно вдруг все вспыхивало, и в глазах мелькала тоска неразрешимого вопроса. Она была как-то неестественно бледна, и тем ярче выделялись на этом лице тонкие губы красного рта. Одетая в лиловый шелк и маленькую шапочку из черно-синих крылышек, она сидела, спокойная и безучастная, глубоко засунув руки в горностаевую муфту. Я не спросила, кто она, и больше у Р. я ее не встречала, но узнала ее по портретам и думаю, что это была в<еликая> к<нягиня> Милица Никол., та самая, о которой Р. в первое свидание со мной говорил: «Есть у меня тут одна княгиня в. Милица, може знашь? она вот тоже всю книжну премудрость произошла, а спокою не нашла». Да, человеку с таким лицом не грезилось даже мечтать о покое.

Остальные дамы были незначительны и все как-то на одно лицо, и на них я взглянула мельком.

На углу стола кипел огромный, ведерный, ярко начищенный самовар, и стол весь был буквально завален разной снедью, но сервировка была очень странная: рядом с роскошными тортами и великолепными хрустальными вазами с фруктом лежала прямо на скатерти грудка мятных пряников и связки грубых больших баранок, варенье стояло в замазанных банках, рядом с блюдом роскошной заливной осетрины — ломти черного хлеба и огурцы на серой пупырчатой тарелке. Перед Р. на глубокой тарелке лежало десятка два вареных яиц и стояла бутылка кагору, около нее три чайных стакана. «Ну, пейте чай, пейте», — сказал Р., придвигая тарелку с яйцами. Немедленно все руки потянулись к нему, глаза блеснули: «Отец, яичко!» Особенно болезненно выразилось нетерпение в глазах беременной Саны Пист. Я взглянула на нее с недоумением: очень уже все это было дико! Наклонившись, Р. набрал целую горсть яиц и стал оделять каждую, кладя по яйцу в протянутую ладонь. Раздав всем, он повернулся ко мне: «Хошь яичко?» Но я отказалась, и сейчас же глаза всех с удивлением посмотрели на меня. Вырубова встала и, подойдя к Р., подала ему на ломте хлеба два соленых огурца. Перекрестясь, Р. принялся за еду, откусывая попеременно то хлеба, то огурца. Ел он всегда руками, даже рыбу, и, только слегка обтерев свои сальные пальцы, гладил между едой соседок и при этом говорил «поучения». «Вот, — сказал Р., прожевывая огурец и кладя жирную ладонь на живот своей соседки справа, молодой барышни в красной кофточке, — вчера пришла она ко мне, — он кивнул на меня. — О вере мы с ней говорили, и никак убедить я ее не мог. Она, вишь, в церкву не ходит, а я ее причащаться посылал, не идет така супротивна — я сам попов-то не очень хвалю, много в них есть неправды, ну а без церкви не проживешь: она до всего доспеват, знашь?» В разговор вступила старая Головина. «Хорошо, что вас привело к Гр. Еф., — сказала она, ласково на меня глядя, — вот походите с недельку к нему, и вам вся жизнь сразу станет яснее». — «Ну, ну, не торопись больно, — отозвался Р., — с ею не мене трех лет провозишься. А я рад, што она пришла, вот это так и знай, коли от кого на сердце сладость, значит, тот человек хорош, а от кого — скука делатся, ну, значит, подлюка, понимашь?» — и он приблизил ко мне лицо с прищуренными глазами. «Только вот правильно жить надоть, — заключил он. — Любить надоть, прощать, да в церкву ходить!» —

264

«Уж научить церковь прощению, — сказала я. — Анафему вот когда провозглашают, это в особенности хорошо прощение». — «Меня тоже всегда анафема смущает, Гр. Еф., — сказала Люб. Валер. — К чему это она?» Р. медленно проглотил чай и нехотя отозвался: «Ну ее, анахтиему эту, мы другого раза оставим, ну ее!»

В комнату вошла та самая высокая девочка в гимназическом платье, которую я видела в приемной в первый приход. Руки всех протянулись ей навстречу: «Мара, Марочка!» Очень было любопытно посмотреть, как все эти княгини и графини целовали дочь Распутина, одна даже, вероятно, обознавшись, поцеловала ее руки — потом ее усадили на диване около старой Головиной.

«Вот солнышко-то как нынче светит радостно, — сказал Р., обращаясь ко мне, — это оно для тебя светит, потому ты на добро пришла. Знашь, так всегда бывает, кому вера-то есть, вот солнце тоже, когда глядит на дома-то. все люди особыми будто стали, а по делу-то своею верою глядишь, оно и выходит солнечно. Ходи в церкву», — неожиданно закончил он свое туманное «поучение», которому все внимали с благоговением. «Вот тоже Ольга , — заговорил Р., прожевав баранку. — Была баба умна, в бога верила, в церкву ходила, и вдруг словно што ее, подлюку, ужалило, своротила в сторону и вместе с отступником Серьгой Трухановым , знашь, такой монах был в Царицыне, бешеный, Иллиодор! — оба на церкву наплевали, он вовсе из Рассей сбежал, а она каку-то дуру ленточну из себя смастерила, да, вот, погодь, сичас сама увидишь. Чует мое сердце, што явится она и не даст мне стакана чая толком допить». И точно в ответ на его слова в передней раздался сильный шум. Я повернулась к полуоткрытой двери, а на пороге ее уже колыхалось что-то невероятно яркое, широкое, развевающееся, косматое, нелепое и высоким звенящим голосом выпевало по-кликушечьи: «Хри-и-и-сто-с Во-о-о-скре-е-с!!!» — «Ну вот тебе Ольга, радуйся!» — хмуро сказал Р.

Мимо меня пронеслось это ни на что раньше мною виданное не похожее и рухнуло между моим и Р. креслами. Отчетливо запомнила я белую козью ротонду, веером разостлавшуюся по полу, а потом какой-то мех на затылке — густой, желтый, волчий.

Поднявшись на полу, Лохтина протянула Р. шоколадный торт, выкрикнув немного более по-человечески: «Вот гляди при-и-нес-ла-свер-ху белень-ко-е! внутри черненькое!» Р., сидевший с момента ее появления отвернувшись и насупившись, повернулся к ней, взял торт и, сунув его на край стола, сказал скороговоркой: «Хорошо, отстань, сатана!» Стремительно вскочив, Лохтина обняла сзади его голову и стала дико целовать его, выкликая захлебывающимся срывающимся голосом исступленные ласки, уловить слова было почти невозможно, и только иногда проскальзывало кое-что, напоминавшее человеческую речь. «Дорогусенько, сосудик благостный, бородусенька, безценьице, мученьице, бриллиантики, алмазик мой, божестьице мое, боженочек мой, любосточек аленький, сокровище мое, радостичек мой, блаженнинький мой, святусик!!!» Отчаянно отбиваясь, Р. кричал, полузадушенный: «Отста-ань! сатана! отста-а-нь, бес, сво-о-лочь, дьявол!! тебе говорю, сука, стерьва! отста-ань!!»

Наконец, оторвав ее руки от своей шеи, он отбросил ее со всего размаху в угол и, весь красный, взъерошенный, задыхаясь от злости, крикнул: «Всегда до греха доведешь, сила окаянная! паскуда!»

Тяжело дыша, Лохтина добралась до кушетки, около которой упала, и. помахав руками, окутанными цветными вуалями, звонко выкрикнула: «А все-е же-ты мо-ой!! и я к те-бе прило-жи-и-лась!! И я-а к тебе при-и-ло-жи-ла-сь.

265

Бо-ог ты мо-ой! Кто-о бы не сто-о-ял ме-е-жду на-а-ми, а я к тебе при-и-ло-жусь!! И я зна-а-ю Ты ме-е-ня лю-и-бишь!» — «Ненавижу я тебя, сволочь! — быстро и решительно возразил Р. — Вот перед всеми говорю: ненавижу я тебя, не только что люблю — бес в тебе. Убил бы я тебя, всю морду избил!» — «А я счаст-ли-и-ва! счаст-ли-и-ва-и все же ты меня-лю-и-бишь! — запела Лохтина, подпрыгивая на одном месте и трепеща цветными тряпками и лентами. — И я к те-е-бе опять при-и-ло-жусь!» Мгновенно подбежав к Р., она обхватила его голову и с теми же дикими сладострастными криками принялась целовать его, неистово крича и выкликая. «А ты дьявол!» — в бешенстве завопил Р. и ударил ее так, что она отлетела к стене, но сейчас же, вскочив на ноги, Лохтина опять закричала исступленно: «Ну, бей, бей! бей!!» Все выше, выше поднимался голос, и такое блаженство было в нем и в этих протянутых худых руках, что невольно становилось как-то жутко: а вдруг все это уже перестало быть действительностью, потому что в здравом уме и твердой памяти нельзя присутствовать на подобном бедламе, зная, что это не сумасшедший дом, но тогда что же это такое?

Наклоняя голову, Лохтина старалась поцеловать то место на груди, куда ее ударил Р., и, видя, что это невозможно, подскакивала и рычала, с отчаянием целуя воздух громкими жадными поцелуями, била себя ладонями по груди и целовала эти ладони, извиваясь в сладострастном экстазе. Она напоминала какую-то страшную жрицу, беспощадную в своем гневе и обожании.

Понемногу ее возбуждение стало стихать. Отойдя к кушетке, она легла на нее и закрылась вуалями. Я внимательно смотрела на нее: наряд ее был невероятен — вся она была обвешана плиссированными юбками всевозможных цветов, думаю, их было не меньше десяти, мне пришло в голову, как по-дурацки должен себя чувствовать человек, если только он вправду не сошел еще с ума, обвешиваясь всем этим костюмом, и я чуть не расхохоталась. Юбки эти от ее быстрых нервных движений кружились и развевались вокруг нее, как гигантские крылья, разлетались вуали (их было столько же, сколько юбок) по обеим сторонам головы, на которой была надета волчья собирская шапка Р. (как я потом узнала от Муни), с прикрепленными к ней пучками разноцветных лент. Поверх надетой на Лохт. красной русской рубашки Р. висели на ремнях мешочки, наполненные разным хламом и остатками еды Р.: половинками обкусанных огурцов, яблок, баранок, ломтей хлеба, костями рыб, кусками сахара, старыми пуговицами, обрывками лоскутов, записочками. На ремнях же висело несколько пар его старых рукавиц. На шее Лохтиной, словно цепи, свисали разноцветные ряды четок, гремевших при каждом ее движении. На руках ее были неуклюжие мужские перчатки, которые она потом скинула. Ноги были обуты в старые огромные сапоги, вероятно, те самые, в которых он «тридцать лет искал бога по земле». Лицо ее трудно было разглядеть под двойным венчиком вроде тех, которые кладут на покойников, и сквозь вуали виден был только скорбный изящный рот, обезображенный несколькими выбитыми зубами, наверно, самим же Р.

«Бо-ог! бо-ог! си-ила! твоя!» — нарушая общее тягостное молчание, внезапно выкрикнула Лох. Р., опять было принявшийся за чай, резко повернулся к ней и погрозил ей кулаком: «Вот, как перед Истинным, доспеешь ты окаянная, продолблю я твою голову, кобыла бешена! Сгинула бы с глаз долой, опостылела, сука?!» — «За что вы ее так поносите?» — спросила я возмущенно. Все сидевшие быстро повернулись ко мне, а Р., мгновенно изменив свое свирепое лицо на ласковое, погладил меня по плечам. «А ты сама подумай, пчелка, как же мне ее не ругать, — сказал он примирительно, — какого мне все

266

это терпеть, бесы тому и рады, што она церкву бросила, и Муньку за собою тянет?» — «А вы только что говорили, надо прощать!» — заметила я. «Слы-ы-шу умные речи! — запела Лохт. Откинув вуаль, она пристально вгляделась в меня темно-серыми, все еще прекрасными глазами. — Это кто же такая! видно, новенькая. Ну, сюда, сюда и руку целуй, руку!!» — «Замолчишь ли ты, сатана ленточный!» — крикнул Р. Дамы все по-прежнему молчали, только дышать они начали часто, нервно поводили плечами, лица покраснели, и глаза застилались. «Не замол-чу-у! — не унималась Лох. — Я все дни кри-чу-у! об одном, а вы глу-ухи, вы-сле-е-пы!!» — «Я не понимаю, зачем вы раздражаете Гр. Еф.? — сказала неожиданно Люб. Вал., обращаясь к Лохт. — Разве вы не видите, что ему это неприятно?» Вырубова встала, подошла к Лох., стала перед ней на колени и поцеловала ей руку, потом вернулась на свое место. «Догадалась наконец! — очень спокойно сказала Лох. и сейчас же опять закричала, выкликая; точно так же внезапно стихнув, она наклонила голову и, раздвинув вуали, принялась вглядываться в сидящих. — Что-то я не вижу своей послушницы? Ну живо, живо! на колени, и ручку, ручку!!» Муня встала и, став на колени перед Лох., поцеловала ее руку. «Погоди, подлюка! Найду я на тебя кнута!» — крикнул Р. «Бо-ог пра-авду любит», — завопила Лохт. «Не в тебе ли она, сила нечистая?» — огрызнулся Р. Муня вернулась к столу. «Смотри, дура, — погрозил ей Р., — станешь постылой!» Люб. Вал. спросила сдержанно, но вся покраснев: «Гр. Еф., это ужасно — как вы Марусю браните?» — «А что она меня в грех вводит, — отозвался Р., — руки у Ольги целует — сколько раз говорил ей: не смей Ольге ничего давать!» — «Что же мне голодной теперь оставаться? — покорно спросила Лох. — Сегодня опять не обедала и вчера ничего не ела, у меня денег нет. Последние сегодня шоферу отдала. Он меня шибко, хорошо вез! Я опоздать боялась. Я ему говорю: направо, налево туда, сюда, а он поворачивает, и вот я здесь, и ничего у меня нет! Сегодня прощенное воскресенье, прислуга будет прощение просить, на чай надо давать, а у меня нет! А я голодна, есть хочется», — как-то по-детски беспомощно протянула она последние слова. «Так тебе и надо, стерва!» — спокойно сказал Р.

Дуня внесла огромную миску дымящейся ухи и поставила на столик у двери. Муня встала, налила тарелку и отнесла ее Лохт. «Мунька! — сердито прикрикнул Р., — тебе говорю, не смей служить Ольге, ну ее!» (он прибавил краткое, но выразительное словечко). Не слушая его, Муня поставила уху на круглый столик около кушетки. «Это зачем тут? — указала Лохт. на корзину гиацинтов на окне. — Здесь все мое раньше было, чашка моя тут стояла, все подъели, все выкинули, подлянки!» Муня молча взяла тяжелую корзину, сняла ее с окна и с трудом, напрягая свои худенькие плечи, поставила ее в угол на пол: Р. обернулся. «Ну чего мне еще ждать?! — воскликнул он. — Коли эта сука проклята Муньку у меня отбирает. Хушь бы кто ее, гадюку, из городу убрал, в ноги бы тому поклонился!» Люб. Вал. взволнованно сказала Муне: «Маруся. ну что ты делаешь, зачем сердить Гр. Еф.». — «Ну мама, мамочка, не надо, не говори так», — шепнула Муня. «Разве ты не можешь сделать все, что захочешь? — немедленно стала выкликать Лохт., приходя в исступление, — бери бу-ма-гу, пи-и-ши, пи-и-ши! пусть возь-му-т и я по-оле-чу за те-бя-в кан-далы в це-е-пи-в-тюрь-му-ты мо-ой!! ты меня лю-ю-би-ишь! Ну пи-ши!» — «А потом скажут, что я тебя выгнал и ты от меня с ума сошла — не хочу этого!» — сумрачно сказал Р.

Шаповальникова встала и, пройдя мимо Лохтиной, стала разливать уху по тарелкам. Лох. яростно вскинулась на своей кушетке: «Сам бей! бей! плюй!

267

на меня, но запрети им портить мне мою дорожку . А теперь я должна к тебе при-ло-житься!» Она вскочила. «Посмей только, сука!» — становясь в оборонительную позу, пригрозил Р. Она стала заходить слева. «Ой, Ольга, не доводи до греха!» — жимая кулаки, урчал Р. Но ловким, неожиданным движением, забежав справа, она обхватила его голову, со стоном приникнув к ней. Отцепив ее руки и совсем уже по-звериному рыча, Р. отшвырнул ее так, что она с размаху упала на кушетку, застонавшую под ней. Но, сейчас же выпрямясь, Лох. с блаженством стала целовать концы пальцев, посылая Р. воздушные поцелуи. «Зачем вы нарочно сердите Гр. Еф.?» — опять сказала Люб. Вал. Лохт. выпрямилась и ответила по-фр<анцузски>: «Почему вы не называете меня, обращаясь ко мне, милая Люб. Вал.?» Головина слегка смутилась и ответила на том же языке: «Очень извиняюсь, я совершенно не имела в виду обидеть Вас, милая Ольга Владим.!» — «Пожалуйста, не беспокойтесь», — кротко прервала ее Лох., но тут же опять закричала петухом и стала твердить свои бессмысленные ласки ходившему по комнате Р. Остановившись около меня, Р. сказал: «Ну спроси ее сама, почему она такую шутиху из себя строит? да еще говорит, што я ее на таку дурость благословил». — «А кто-о-же-кро-о-ме те-бя! — пронзительно крикнула Лохт. — Ты-бо-ог! мой! падите ниц!» — подпрыгивая и размахивая руками, дико кричала Лохт. «Вот, гляди на нее, — развел руками Р., — как же мне ее, бесовку, не проклинать. Ну да как другие меня тоже за Христа почитать начнут по ее-то примеру?» — «Не за Христа, а за бога! — закричала Лохт. — Ты бо-ог! мой Саваоф, бог живой!» — «А вы бы ее спросили, почему она вас за бога считает?» — сказала я. «Дусенька, — отчаянно махнул рукой Р., — да нешто я ей, дуре, не говорил? колько раз спрашивал — нешто бог с бабой спит? нешто у бога бабы родят, а она знай свое ладит — не хитри, все одно не скроешься, бог ты Саваоф!» — «Бог ты мой! живой! А все вы в содоме сидите!» — запела Лох. «Ох, што ни то да я над ней, гадой, сделаю!» — и Р. приподнялся на кресле, но тут же протянулись женские руки: «Отец! успокойся!»

Зазвонил телеф<он>, Р. пошел говорить. Дуня собрала грязные тарелки и сказала Муне: «Мунька, снеси тарелки на кухню!» — «Что у вас за странная манера говорить, Дуня! — порывисто сказала старая Головина, — ведь можете же вы сказать: «Мария Евгеньевна, снесите тарелки». — «Не надо, мамочка, оставь», — тихо шепнула Муня.

«Ну, ничего, ну здоров, ну чай пью; гости у меня», — доносилось от телеф<она>. Я, точно проснувшись, огляделась вокруг и опять подумала: где я и что же все это такое? Лохт. встала и направилась в спальню. Повернувшись от телеф<она>, Р. подмигнул Маре, чтобы она шла за ней, та быстрым кошачьим движением проползла за спинами сидевших на диване дам и крадучись двинулась за Лохт. Около двери спальни та внезапно остановилась и кинула ей: «Что подсматривать за мной?» — так властно, что на миг заставила забыть и свой шутовской наряд и всю странную обстановку. Даже Р. смутился и ответил очень коротко: «Не за тобой, а за своими рубашками». — «Очень мне нужны новые посконки, — презрительно отозвалась Лохт. — Твою! твою! с тебя сниму, захочу сниму, а там я все должна освидетельствовать!» Она кинулась в спальню, Мара проскользнула за ней. Несколькими прыжками Р. проскочил в спальную, и сейчас же оттуда раздался неистовый шум, что-то падало, разбивалось, доносились удары, и все покрывалось отчаянными воплями

268

Лохтиной. Хлопнула где-то дверь, по передней раздался тяжелый топот, и в столовую вбежала Лохт., растерзанная, с разорванными вуалями. В ту же минуту из спальной появился Р., красный, потный, мимо него вьюном прошмыгнула Мара. Нырнув за спины дам, она, отдуваясь, уселась между Головиной и Шаповальниковой. Увидев ее, Лохтина закричала, грозя ей обеими руками: «Дрянь! дрянь! гадина! Если бы ты любила отца, ты знала бы, что ему нужна не эта казенная дрянь! а бесценные, единственные часы, уника! с рубинами! с изумрудами, с яхонтами! я их на Невском видела! И они будут у него! А эту гадость отдай! отдай!!» Мара быстро переложила из одной руки в другую большие золотые часы Р. с государственным гербом на крышке и спрятала их под юбку. Несколько минут по комнате носился дикий смерч крика, проклятий и ругани. Голоса Р. и Лохт. сливались, покрывались один другим, слова обгоняли, подхватывались на лету, перебрасывались обратно, кружились в буйном кабацком плясе, оглушая и парализуя всякую мысль. Дамы сидели с виду спокойно, только лица их то бледнели, то краснели, нестерпиТеги:

Распутин глазами современников

«И много толков было о Нем в народе: одни говорили, что он добр, а другие говорили: нет, но обольщает народ».

Евангелие от Иоанна, 7:12

«Это была колоссальная фигура, чувствовавшая и понимавшая свое значение».

С. П. Белецкий

Сохранилось немало описаний внешности Распутина. Вот одно из них, которое дает Симанович: «Своей внешностью Распутин был настоящий русский крестьянин. Он был крепыш, среднего роста. Его светло-серые острые глаза сидели глубоко. Его взгляд пронизывал. Только немногие его выдерживали. Он содержал суггестивную силу (суггетия - внушение), против которой только редкие люди могли устоять. Он носил длинные, на плечи ниспадающие волосы, которые делали его похожим на монаха или священника. Его каштановые волосы были тяжелые и густые.

Он всегда носил при себе гребенку, которой расчесывал свои длинные, блестящие и всегда умасленные волосы. Борода же его была почти всегда в беспорядке. Распутин только изредка расчесывал ее щеткой. В общем он был довольно чистоплотным и часто купался».

А вот фрагмент из статьи «Распутица в церкви» одного из главных идеологов «Всероссийского национального союза», государственника и националиста Михаила Осиповича Меньшикова. «Григория Распутина я немножко знаю и могу говорить о нем по личным впечатлениям. Этого „святого старца“ в разгар его славы, года два тому назад, ко мне привез Г. П. Сазонов. Старец обедал у меня, и мы долго беседовали. Он показался мне, во-первых, не старцем, а сравнительно моложавым мужичком, лет за 40, корявым и некрасивым, хотя он был щеголевато одет по-мещански. Испитое, с мелкими чертами лицо, нервное и тревожное, бегающие глаза, тихий голос не то монастырского служки, не то начетчика-сектантa. Речь отрывиста, с отдельными, иногда загадочными изречениями.

Меня поразило сначала, как мог этот полудикий мужичонка из Сибири не только добраться до Петербурга, но вдруг войти в весьма высокопоставленные круги до последних вершин знати. Поговорив с Григорием Распутиным, я убедился, что он может производить впечатление. Это натурфилософ со дна народного, человек почти безграмотный, но начитанный в писании, наслышанный, напетый церковностью, как пластинка граммофона, да сверх того с природным экстазом мысли. Некоторые его изречения меня удивили оригинальностью и даже глубиной. Так говорили древние оракулы или пифии в мистическом бреду: что-то вещее развертывалось из загадочных слов, что-то нелепо-мудрое. Некоторые мысли Распутина мне показались близкими к стоической и аскетической философии, а некоторые характеристики общих знакомых - иерархов и высокопоставленных сановников - показались очень тонкими и верными.

В общем в первый раз он произвел на меня скорее благоприятное впечатление. Мужичок, подумал я, себе на уме, с хитрецой, но натурально - религиозный, способный заражать этой религиозностью и будить от летаргического сна, в котором пребывает, что касается веры, множество православных. Не понравились мне только слишком нарядные сапоги - бутылкой, да то, что Григорий Ефимович прямо от меня ехал к очень уж знатной даме. „Я бы, - говорил он мне, - остался у тебя ночевать, да не могу: все зовут, должен ехать“. Показалось странным также, что Гриша целует дам при прощании. Очень уж, подумал я, развязный святой - из тех, что гастролируют по светским гостиным.

Много хорошего о Распутине мне наговорили большие приятели его - писатели Сазонов и Гофштеттер, - последний казался почти влюбленным в него, возился с ним неделями. Но затем очень быстро со всех сторон стали приходить крайне странные рассказы о Распутине: будто он уличен в распутстве, будто он совращает дам из общества и молодых девушек в ночные радения, будто ходит с ними даже в баню и т. п. Пришло известие, что Распутин потерял наконец доверие известного аскета, епископа Феофана, которым вначале и был выдвинут в Петербург. Называли светскую даму, жену инженера, которая до сумасшествия уверовала в этого корявого мужичка и всюду следовала за ним. Уже взрослая падчерица одного знаменитого публициста тоже ушла за „старцем“, и мать ее была в отчаянии. Одна высокопоставленная дама, по слухам, съездила даже в Сибирь, чтобы проверить житие Распутина, и будто бы открыла там весьма скандальные отношения его с разными женщинами. В левых газетах имя Распутина начало греметь как имя пройдохи и шарлатана, каких еще свет не видывал…»

Так искусственным образом людям внушалась мысль, что Распутин - это грязный самозванец, пьяница и развратник. Такого рода пропаганда, начавшаяся как по команде, обрушилась на людей, заставляя верить уже своей массовостью и авторитетностью заявлений. Множество народа теперь находилось в смущении, не зная, кому и чему верить. Но даже среди этого смущения и растерянности люди, соприкасавшиеся лично с Григорием Ефимовичем, не могли не отдать должное его удивительным качествам. Вот что писал, например, писатель и филосов Василий Розанов: «От него „тяга“?!! Влиявшая на непоколебимого и ученого архимандрита?!.. На эту изящную, светящуюся талантом женщину?!! Какое-то „светопреставление“… Что-то, чего нельзя вообразить, допустить… И что - есть!! Воочию!!

Совсем позднее мне пришлось выслушать два рассказа „третьих лиц“ и не увлеченных, и не вовлеченных.

Разговор - о каком-то вопросе церкви, о каком-то моменте в жизни текущей церкви - был в квартире о. архимандрита: и мы все, я и другие присутствующие, были удивлены, что о. архимандрит, всегда такой определенный и резкий в суждениях, был на этот раз как будто чем-то связан… Разговор продолжался, как вдруг занавеска отодвинулась и из-за нее вышел этот странник, резко перебивая всех нас: „Пустое вы говорите, пустое и не то…“

Нужно было видеть, что произошло с отцом архимандритом: с момента, как вошел странник, очевидно слушавший все из-за занавески, его - не было. Нет о. архимандрита“. Он весь поблек, принизился и исчез. Вошел в комнату дух, „духовная особа“ такой значительности, около которой резкий и властительный отец архимандрит исчез и отказывался иметь какие-нибудь „свои мысли“, „свои мнения“, быть „своим лицом“, - и мог только повторять то, что „Он сказал“… Вспомнишь пифагорийское „Сам изрек “, „Учитель сказал“. …Но и без шуток и „примеров“ - тут было что-то параллельное, одинаковое в силе; было что-то, проливающее свет на само пифагорейство… Была страшная личная скованность, личная зависимость одного человека от другого.

И в этой-то неисповедимой зависимости - все дело…»

Розанов, однако, не сумел разглядеть за этой внешней духовной силой, которая его так поразила и постоянно влекла, чистоту сердца Григория Распутина. Он писал: «Мне как-то случилось обмолвиться в присутствии священника, что ведь „личность этого Странника с нравственной стороны ничем не удостоверена, потому что зачем же он целует и обнимает женщин и девушек?..“ Нужно было видеть, какое это впечатление произвело. Священник совершенно забылся и ответил резко, что хотя „странник и целует женщин (всех, кто ему нравится), но поцелуи эти до того целомудренны и чисты… как этого… не встречается у человека“…»

Розанов достаточно близко подошел к пониманию сущности дела - не мог он только переступить той последней черты, которая называется христианской верой. И все же его рассказ интересен: «Странник, о коем я упомянул, утонул в море анекдотов о нем, которых, чем более, тем гуще они заволакивают от нас существо дела… Между тем здесь великая тема для мысли и для любопытства. Мы, конечно, имеем перед собою „что-то“, чего совершенно не понимаем, и что натурально - есть , реально - есть ; что присутствует в этом страннике…

…Можно объективно заметить в Сибирском Страннике, отметить „научно“ и не проникая в корни дела, это что он поворачивает все „благочестие Руси“, искони, но безотчетно и недоказуемо державшееся на корне аскетизма, „воздержания“, „не касания к женщине“ и вообще разобщения полов, - к типу или вернее к музыке азиатской мудрости (Авраам, Исаак, Давид и его „псалмы“, Соломон и „Песнь песней“, Магомет), - не только не разобщающей полы, но в высшей степени их соединяющей. Все „анекдоты“, сыплющиеся на голову Странника, до тех пор основательны, пока мы принимаем за что-то окончательное и универсальное „свою русскую точку зрения“ - точку зрения „своего прежнего“; и становятся бессильны при воспоминании о „псалмах Давида“, сложенных среди сонма его окружавших жен…

Странник чрезвычайно отталкивает европейский тип религий, а „анекдоты“ возникли на почве великого удивления, как можно быть „религиозным лицом“, иметь посягательство на имя „святого человека“, при таких… „случайностях“. Но ведь „взяв анекдот в руки“ и вооружившись настроением анекдотиста, - это же самое можно рассказать о Магомете, о Соломоне, о Давиде, об Иакове и Аврааме, которые, однако, были близки к Богу и явили „знаки“ своей близости. Вот эти-то „знаки“ есть, очевидно, и у Странника: их читают те, кому это открыто. Это не „псалмы“, которые все могли бы прочесть. Таким образом, у него нет „знаков“ всеобщей убедительности. У него есть какое-то дело жизни… Какое? „Исцелил“ и „научил молитве“ - вот все, что пока определенно известно…

Но это „исцелился“ - личная сторона дела. Но есть еще „история“… В истории Странник явно совершает переворот, показывая нам свою и азиатскую веру, где „все другое“… Потому что его „нравы“ перешагнули через край „нашего“. Говоря так, я выражаю отрицательную (не „европейскую“) суть дела. В чем же лежит положительное ? Не вем. Серьезность вовлекаемых „в вихрь“ лиц, увлекаемых „в трубу“, необыкновенна: „тяга“ не оставляет ни малейшего сомнения в том, что мы не стоим перед явлением „маленьким и смешным“, что перед глазами России происходит не „анекдот“, а история страшной серьезности…

Я не назвал по имени Странника, его имя на устах всей России. Чем кончится его история - неисповедимо. Но она уже не коротка теперь, и будет еще очень длинна. Но только никто не должен на него смотреть, как на „случай“, „анекдот“, как на „не разоблаченного обманщика“».

Были и другие умы, отдававшие должное необыкновенным талантам Распутина и его положительному влиянию. Например, граф Витте сказал однажды чиновнику особых поручений министерства земледелия А. Осмоловскому о Распутине: «Вы не знаете, какого большого ума этот замечательный человек. Он лучше, нежели кто, знает Россию, ее дух, настроения и исторические стремления. Он знает все каким-то чутьем, но, к сожалению, он теперь удален».

Люди, обладавшие духовным чутьем, тянулись к Распутину. В 1912 году Распутина в Покровском посетил известный московский священник и миссионер протоиерей Иоанн Восторгов, назвавший его «истинным христианином», о чем и было напечатано 8 августа 1912 года в «Вестнике Западной Сибири». А вот слова, написанные спустя многие десятилетия другим священником, о. Дмитрием Дудко: «Создать облик исторической личности на основе сплетен и кривотолков довольно легко, но такой прием антинаучен и по-человечески непорядочен. Заурядный пьяница и распутник не оставил бы столь заметного следа в русской истории. Он не вызвал бы на себя бешеный огонь клеветы и ненависти врагов Самодержавия, поскольку им такой Распутин был бы выгоден. В действительности Григорий Ефимович Распутин-Новый был необыкновенный человек, народный праведник».

П. Г. Курлов, познакомившийся со старцем в 1912 году, вспоминал: «На этот раз меня поразило только серьезное знакомство Распутина со Священным Писанием и богословскими вопросами. Вел он себя сдержанно и не только не проявлял тени хвастовства, но ни одним словом не обмолвился о своих отношениях к царской семье. Равным образом я не заметил в нем никаких признаков гипнотической силы и, уходя после этой беседы, не мог себе не сказать, что большинство циркулирующих слухов о его влиянии на окружающих относится к области сплетен, к которым всегда был так падок Петербург».

Не все, однако, обладали такой проницательностью. Враги Григория Ефимовича, кажется, действительно верили, что им движет какая-то корысть. Из воспоминаний А. Вырубовой: «В 1913 году, помню, министр финансов Коковцов, который, как и все, не любил Распутина, предложил ему 200 000 рублей с тем, чтобы он уехал из Петербурга и не возвращался. Предложение это обидело Григория Ефимовича. Он ответил, что если „Папа“ и „Мама“ хотят, то он, конечно, уедет, но зачем же его покупать».

Что касается отношений Распутина с разного ранга лидерами и деятелями Церкви, то надо отметить, что у Григория Ефимовича было в церковных кругах немало друзей и немало врагов. Он мало кого оставлял к себе равнодушным. Отношения Распутина и митрополита Питирима (Окнова) также трудно охарактеризовать однозначно. Есть немало свидетельств тому, что Питирим был в дружественных отношениях с Григорием Ефимовичем. Во время конфликта в Синоде, когда Самарин допрашивал епископа Варнаву, императрица писала мужу: «Пусть Питирим займет там место, так как наш Друг боится, что Н. будет его преследовать, если узнает, что П. почитает нашего Друга».

Или вот еще другое письмо: «Аня была вечером у митрополита, наш Друг тоже. Они очень хорошо поговорили, затем он угостил их завтраком. Гр. на почетном месте. Он относится к Григорию с замечательным уважением и был под глубоким впечатлением от всех его слов».

И таких свидетельств можно привести немало. Но при этом сам Питирим на людях всегда отвергал даже то, что лично знает Распутина.

Для человека духовно проницательного не обязательно было даже лично встречаться с Распутиным, чтобы понять его. Архимандрит Тихон (Шевкунов), нынешний настоятель мужского Сретенского монастыря, вспоминает: «Когда я был послушником в Псково-Печерском монастыре, мне было дано послушание разбирать старинную библиотеку, присланную в обитель. Среди прочих книг мне попалась брошюра, написанная Григорием Распутиным, о его паломничестве в Святую землю. Эта книга поразила меня. Передо мной предстал глубоко верующий, искренний и чистый человек, способный воспринимать святыню и с благоговением передавать свои впечатления о ней».

В одном из своих писем императрица писала: «Во время вечернего Евангелия я много думала о нашем Друге, как книжники и фарисеи преследовали Христа, утверждая, что на их стороне истина, как они теперь далеки от этого. Действительно, пророк никогда не бывает признан в своем отечестве. А сколько у нас причин быть благодарными, сколько молитв было услышано. А там, где есть такой слуга Господний, лукавый искушает его и старается делать зло и совратить его с пути истины. Если бы они знали все зло, которое они причиняют. Он живет для своего государя и России и выносит все поношения ради нас. Как я рада, что все мы были у св. причастия вместе с ним на первой неделе поста».

Варламов в своей книге цитирует статью из газеты «Дым отечества»: «Несомненно, что у Распутина повышенная чуткость и культура доброго старого времени, которое давало нам крестьянина, по тонкости восприятия равного барам, иначе этот полуграмотный мужик давно бы оттолкнул от себя представителей аристократии, которых не часто приходится встречать. Что это личность необыкновенная, стоящая выше ряда пророков в рясах и пророчествующих в мундирах, - это также несомненно. Иначе Распутин не служил бы предметом бесконечных разговоров и обсуждений не только в доносах Гермогена и Феофана, но не играл бы роли и как материал для выводов в речах почетного П. Н. Милюкова… Вся сила его (Григория) заключается в вере и благотворении, да христианских подвигов добродетели, не показной, не крикливой, но такой, которая, очевидно, является редкостью для критикующих этого человека деятелей нашего времени».

Бывшие свидетелями того, какая сила касалась временами Распутина, говорят, что порой во время молитвы он смертельно бледнел, у него становилось какое-то совершенно необыкновенное лицо, закатывались глаза, и людям было ясно, что в эти минуты, а иногда часы, пока он пребывал в таком состоянии, он видел то, чего они не могли видеть. Но он все реже и реже, особенно в последние месяцы своей жизни, делился этим. Слишком мрачными перед ним представали сцены будущего. Но иногда он не мог не делиться, потому что желал предупредить катастрофу.

10 ноября 1915 года императрица пишет мужу: «Ему (Григорию) ночью было что-то вроде видения - все города, железные дороги и т. д. Трудно пересказать Его рассказ, но Он говорит, что все это очень серьезно… Он хочет, чтобы я обо всем этом поговорила с тобою очень серьезно и строго… Он предлагает, чтобы в течение 3-х дней приходили исключительно вагоны с мукой, маслом и сахаром. Это в данную минуту даже более необходимо, чем снаряды или мясо… Недовольство будет расти, если положение не изменится».

Но этому совету, полученному Григорием Ефимовичем через откровение, не вняли. А ведь именно нехватка хлеба в столице, о чем предупреждал Григорий Ефимович, приведет к голодным бунтам, которые умелая рука перенаправит в сторону организованного террора.

Даже неприятели, не желавшие верить во вдохновенность, избранность Распутина, не могли отказать ему в исключительности. Вот несколько тому примеров:

Юсупов: «Огромная память, исключительная наблюдательность».

Родзянко: «Недюжинный пытливый ум».

Белецкий: «Это была колоссальная фигура, чувствовавшая и понимавшая свое значение».

Гиппиус: «Он умен. В соединении получается то, что зовут „мужицким умом“, - какая-то гениальная „сметка“, особая гибкость и ловкость. Сметка позволяет Распутину необыкновенно быстро оборачиваться, пронизывать острым взором и схватывать данное, направлять его».

Евреинов: «Крайне талантливый».

Руднев: «Вообще надо сказать, что Распутин, несмотря на свою малограмотность, был далеко незаурядным человеком и отличался от природы острым умом, большой находчивостью, наблюдательностью и способностью иногда удивительно метко выражаться, особенно давая характеристики отдельным лицам».

Симанович: «Распутин своими религиозными познаниями приводил в изумление даже епископов и академически образованных богословов».

Гущина: «Распутин произвел на меня впечатление святого человека, он разговаривал о Боге и душе».

Один из убийц Распутина, князь Юсупов, рассказывал, что Распутин встречался в Александро-Невской лавре со старцем Иоанном Кронштадтским, «которого он поразил своим простосердечием». Юсупов вынужден был признать, что Иоанн Кронштадтский немедленно разглядел в этом молодом сибиряке искру Божию. Насколько известно, Иоанн Кронштадтский никогда не выступал против Распутина, хотя, безусловно, его не могли об этом после не просить. В 1908 году он умер, и б?льшая часть драмы Распутина продолжалась уже после его смерти.

Из книги Русь и Орда. Великая империя средних веков автора

2.2. Много ли было «монголов»? Монголы глазами современников Как одевались монголы и русские В школьном курсе истории нас убеждают, что монголы-татары, или татаро-монголы, - это дикие кочевые племена, не имевшие грамоты, вторгшиеся на конях на территорию Руси с далеких

Из книги Русь и Орда. Великая империя средних веков автора Носовский Глеб Владимирович

Глава 4 Древняя Русь глазами её современников 1. Абул-Феда: «Русы - народ турецкой национальности» «Русы, - говорил Абул-Феда, - народ турецкой национальности, который с востока граничит с гузами (гуз = казак? - Авт.), народом такого же происхождения… Далее Абул-Феда

автора Носовский Глеб Владимирович

2.2. Много ли было Монголов? Монголы глазами современников Как одевались Монголы и Русские в то время В школьном курсе истории нас убеждают, что монголы-татары, или татаро-монголы, - это дикие кочевые племена, не имевшие грамоты, вторгшиеся на конях на территорию Руси с

Из книги Книга 1. Новая хронология Руси [Русские летописи. «Монголо-татарское» завоевание. Куликовская битва. Иван Грозный. Разин. Пугачев. Разгром Тобольска и автора Носовский Глеб Владимирович

Глава 4 Древняя Русь глазами ее современников 1. Абул-Феда утверждал: «Русы - народ турецкой национальности» «Русы, - говорил Абул-Феда, - народ турецкой национальности, который с востока граничит с гузами (гуз = каз = казак - Авт.), народом такого же происхождения…

Из книги Татаро-монгольское иго. Кто кого завоевывал автора Носовский Глеб Владимирович

1. Средневековая Европа глазами русских современников 1.1 Об итальянском Риме XV века Согласно нашей реконструкции, итальянский город Рим возник не ранее XIV века. Если до этого времени на месте Рима и было какое-то поселение, то оно ни в коей мере не играло роль столицы

автора Носовский Глеб Владимирович

Много ли было монголов? Монголы глазами современников. Как одевались монголы и русские в то время? Из школьного курса истории мы знаем, что монголы-татары (или татаро-монголы) - это дикие кочевые племена, не имевшие грамоты, вторгшиеся на конях на территорию Руси с далеких

Из книги Новая хронология и концепция древней истории Руси, Англии и Рима автора Носовский Глеб Владимирович

Глава 4. Древняя Русь глазами ее современников Абул-Феда: «Русы - народ турецкой национальности» «Русы, - говорил Абдул-Феда, - народ турецкой национальности, который с востока граничит с гузами, народом такого же происхождения» (, с.392).То, что русские - народ

Из книги Русь и Рим. Реконструкция Куликовской битвы. Параллели китайской и европейской истории. автора Носовский Глеб Владимирович

8. Древняя Русь глазами ее современников Абул-Феда о русах.«Русы, - писал Абул-Феда, - народ турецкой национальности, который с востока граничит с гузами, народом такого же происхождения». То, что русские - народ турецкой национальности, может в первый момент очень

Из книги Резня в ночь на святого Варфоломея автора Эрланже Филипп

Из книги Забытый Иерусалим. Стамбул в свете Новой Хронологии автора Носовский Глеб Владимирович

2.2. Много ли было монголов? Монголы глазами современников Как одевались монголы и русские В школьном курсе истории нас убеждают, что монголы-татары, или татаро-монголы, - это дикие кочевые племена, не имевшие грамоты, вторгшиеся на конях на территорию Руси с далеких

Из книги Русь. Китай. Англия. Датировка Рождества Христова и Первого Вселенского Собора автора Носовский Глеб Владимирович

Из книги Повседневная жизнь Египта во времена Клеопатры автора Шово Мишель

ПРИЛОЖЕНИЕ Закат Египта глазами современников Многие историки, говоря о тех или иных событиях, оставляют за рамками своего повествования некоторые ключевые факты, будучи абсолютно убеждены, что их собеседники хорошо осведомлены о том, о чем они умалчивают из скромности,

Из книги Город у эшафота. За что и как казнили в Петербурге автора Шерих Дмитрий Юрьевич Из книги Агонизирующая столица. Как Петербург противостоял семи страшнейшим эпидемиям холеры автора Шерих Дмитрий Юрьевич

Холера глазами современников

«Пили чай с Милицей и Станой. Познакомились с человеком Божьим - Григорием из Тобольской губернии». (1 ноября 1905 г.). ...После обеда имели радость видеть Григория по возвращении из Иерусалима и с Афона (4 июня 1911 г.)».

(Из дневника Николая II).

«В минуты сомнений и душевной тревоги я люблю с ним (Распутиным - сост.) беседовать, и после такой беседы мне всегда на душе делается легко и спокойно».

(Государь Николай Александрович).

«Граф Фредерикс (Министр Императорского Двора - сост.) однажды, в интимной беседе, в моем присутствии, когда вопрос коснулся злобы дня, сказал: «Вы знаете, что я люблю Государя, как сына, и потому не мог удержаться, чтобы не спросить Его Величество, что же, наконец, такое представляет собой Распутин, о котором все так много говорят.

Его Величество ответил мне совершенно спокойно и просто - «действительно, слишком уж много и, по обыкновению, много лишнего говорят, как и о всяком, кто не из обычной среды принимается изредка нами. Это только простой русский человек, очень религиозный и верующий...

Императрице он нравится своей искренностью; она верит в его преданность и в силу его молитв за нашу семью и Алексея... но ведь это наше совершенно частное дело... удивительно, как люди любят вмешиваться во все то, что их совсем не касается... кому он мешает?».

(Из воспоминаний флигель-адъютанта Мордвинова).

«Прислуга наша, когда Распутин, случалось, ночевал у нас или приезжал к нам на дачу, говорила, что Распутин по ночам не спит, а молится.

Когда мы жили в Харьковской губернии на даче, был такой случай, что дети видели его в лесу, погруженного в глубокую молитву. Это сообщение детишек заинтересовало нашу соседку-генеральшу, которая без отвращения не могла слышать имени Распутина. Она не поленилась пойти за ребятишками в лес, и действительно, хотя уже прошел час, увидела Распутина, погруженного в молитву».

(Из воспоминаний журналиста, кандидата прав Г.П. Сазонова).

«Как-то раз Распутин был приглашен в гости одним известным генералом, но когда этот господин понял, что своим радушием никаких выгод не добьется, то отвернулся от прежнего своего друга.

Распутину пришлось перебраться в тесную скромную квартирку, где он существовал за счет добровольных пожертвований его почитателей. Жилье старца было весьма скромным, питался он довольно скудно, а вино ему приносили в качестве дара лишь в последний год его жизни».

Хотя Распутина постоянно обвиняли в разврате, - писала А. Вырубова, - странным кажется тот факт, что когда начала после революции действовать следственная комиссия, не оказалось ни одной женщины в Петрограде или в России, которая бы выступила с обвинениями против него: сведения черпались из записей «охранников», которые были приставлены к нему».

Следователь Чрезвычайной следственной комиссии А. Ф. Романов раскрыл секреты появления некоторых «доказательств»: «Среди разного рода бумаг, отобранных при обыске, была найдена фотография, на которой в обстановке оконченного обеда или ужина - стол с остатками еды, недопитыми стаканами - изображены Распутин и какой-то священник с какими-то смеющимися женщинами. Сзади их балалаешники. Впечатление кутежа в отдельном кабинете.

При ближайшем исследовании этой фотографии было обнаружено, что на ней вытравлены две мужские фигуры: одна между Распутиным и стоящей рядом с ним сестрой милосердия, а другая - между священником и стоящей рядом с ним дамою. В дальнейшем оказалось, что фотография была снята в лазарете имени Государыни после завтрака по поводу открытия. Кажется, полковник Л. и еще другой господин взяли под руки - один Распутина и сестру милосердия, а другой - священника и одну даму, привели их в столовую, стараясь их рассмешить, и в таком виде их сфотографировал заранее приглашенный фотограф. Затем инициаторы вытравили свои изображения...».

Другой следователь Чрезвычайной следственной комиссии В.М. Руднев разоблачил еще один миф: о якобы огромном состоянии Распутина. Оказалось, что после его смерти не осталось ни копейки денег, дети же были вынуждены ходатайствовать о Высочайшем пособии.

Руднев пишет: «Распутин, постоянно получая деньги от просителей за удовлетворение их ходатайств, широко раздавал эти деньги нуждающимся и вообще лицам бедных классов, к нему обращавшимся с какими-либо просьбами даже и не материального характера».

Тем не менее обстановка вокруг Царской Семьи и Распутина была насыщена таким количеством лжи, что в ее сети попадали люди и высокой духовной жизни.

В 1910 г. духовник Императрицы епископ Феофан «доложил Царице, что ему на исповеди такая-то открывала нехорошее по отношению поведения Григория. Каково же было глубоко верующей Императрице слышать от своею духовника то, что ему было открыто на исповеди!

/.../ Царице было известно каноническое постановление о строжайшем наказании духовников, которые дерзают нарушить тайну исповеди включительно до низведения подобных духовников в первобытное состояние. Этим своим поступком; недопустимым для духовника, он решительно оттолкнул от себя так преданную доселе духовную дочь-Царицу...»

(Игумен Серафим, Православный Царь-мученик.

Русская тип. при Духовной миссии. Пекин. 1920).

К тому же впоследствии женщина, сообщившая вл. Феофану что-то плохое о Распутине, отказалась от своих слов».

(Из комментариев к книге игумена Серафима (Кузнецова) «Православный Царь-мученик», сост. С.Фомин).

«У меня никогда не было, и нет никаких сомнений относительно нравственной чистоты и безукоризненности этих отношений (между Царской Семьей и Распутиным - сост.). Я официально об этом заявляю, как бывший духовник Государыни. Все отношения у нее сложились и поддерживались исключительно только тем, что Григорий Ефимович буквально спасал от смерти своими молитвами жизнь горячо любимого сына, Наследника Цесаревича, в то время как современная научная медицина была бессильна помочь.

И если в революционной толпе распространяются иные толки, то это ложь, говорящая только о самой толпе и о тех; кто ее распространяет; но отнюдь не об Александре Феодоровне...».

(Из показаний духовника Императрицы Александры Феодоровны епископа Феофана (Быстрова) Чрезвычайной следственной комиссии временного правительства).

«Все книги полны рассказами о влиянии Распутина на государственные дела, и утверждают, что Распутин постоянно находился при Их Величествах. Вероятно, если бы я стала это опровергать, то никто бы не поверил. Обращу только внимание на то, что каждый его шаг, со времени знакомства Их Величеств у Великой Княгини Милицы Николаевны до его убийства в юсуповском доме, записывался полицией.

У Их Величеств были три рода охраны: Дворцовая полиция, конвой и вводный полк. Всем этим заведовал Дворцовый комендант. Последним до 1917 года был генерал Воейков. Никто не мог быть принятым Их Величествами или даже подойти ко Дворцу без ведома Дворцовой полиции. Каждый из них, а также все солдаты сводного полка на главных постах вели точную запись лиц, проходивших и проезжавших. Кроме того, они были обязаны сообщать по телефону дежурному офицеру Сводного полка о каждом человеке, проходившем во Дворец.

Каждый шаг Их Величеств записывался....Везде выходила полиция тайная и явная, со своими записями, следя за каждым шагом Государыни. Стоило ей остановиться где, или поговорить со знакомыми, чтобы этих несчастных сразу обступала после полиция, спрашивая фамилию и повод их разговора с Государыней....

Если я говорю, что Распутин приезжал два или три раза в год к Их Величествам, а последнее время они, может быть, видели его четыре или пять раз в год, то можно проверить по точным записям этих полицейских книг, говорю ли я правду.

В 1916 году лично Государь видел его только два раза. Но Их Величества делали ошибку, окружая посещения Григория Ефимовича тайной. Это послужило поводом к разговорам. Каждый человек любит иметь некоторую интимность и хочет иногда остаться один со своими мыслями или молитвами, закрыть двери своей комнаты.

То же было у Их Величеств по отношению к Распутину, который был для них олицетворением надежд и молитв. Они на час позабывали о земном, слушая рассказы о его странствованиях и так далее. Проводили его каким-нибудь боковым ходом по маленькой лестнице, принимали не в большой приемной, а в кабинете Ее Величества, предварительно пройдя по крайней мере десять постов полиции и охраны с записями.

Эта часовая беседа наделывала шуму на год среди придворных».

«Самое сильное озлобление на Распутина поднялось в два или три последних года его жизни. Его квартира в Петрограде, где он проводил всего больше времени, была переполнена всевозможной беднотой и разными просителями, которые, воображая себе, что он имеет огромную власть и влияние при Дворе, приходили к нему со своими нуждами.

Григорий Ефимович, перебегая от одного к другому, безграмотной рукой писал на бумажках разным влиятельным лицам записки всегда почти одного содержания: «милый, дорогой, прими»; или: «милый, дорогой, выслушай». Несчастные не знали, что менее всего могли рассчитывать на успех, прося через него, так как все относились к нему отрицательно.

Одно из самых трудных поручений Государыни - большей частью из-за болезни Алексея Николаевича - это было ездить на квартиру Григория Ефимовича, всегда полную просителями и часто - проходимцами, которые сейчас же обступали меня и не верили, что я в чем-либо помочь им не могу, так как я считалась, чуть ли не всемогущей.

Все эти прошения, которые шли через Григория Ефимовича, и которые он привозил в последние годы в карманах к Их Величествам, только их сердили; они складывали их в общий пакет на имя графа Ростовцева, который рассматривал их и давал им законный ход.

Но, конечно, это создавало массу разговоров, и я помню, как благомыслящие люди просили Их Величества дать Григорию Ефимовичу келью в Александро-Невской Лавре или другом монастыре, дабы там оградить его от толпы, газетных репортеров и всяких проходимцев, которые впоследствии, чтобы очернить Их Величества, пользовались его простотой, увозили с собой и напаивали его; но Их Величества тогда не обратили внимания на эти советы».

(Из воспоминаний А.А. Вырубовой «Страницы из моей жизни»).

«Я видела лишь моральную сторону этого человека, которого почему-то называли аморальным. И я была не одинока в своей оценке характера сибирского крестьянина. Мне известно наверняка, что многие женщины моего круга, имевшие интрижки на стороне, а также дамы из полусвета именно благодаря влиянию Распутина вылезли из той грязи, в которую погружались.

Помню, что однажды, прогуливаясь по Морской с офицером, сослуживцем моего мужа, капитана 1 ранга Дена, я встретила Распутина. Он строго посмотрел на меня, а когда я вернулась домой, то нашла записку, в которой старец велел зайти к нему. Отчасти из любопытства я повиновалась. Когда я увидела Григория Ефимовича, он потребовал от меня объяснений.

А что я должна объяснить? - спросила я.

Сама знаешь не хуже моего. Ты что же это, хочешь походить на этих распутных светских барынек? Почто со своим мужем не гуляешь?

Женщинам, искавшим у него совета, он неизменно повторял:

Вздумается тебе сделать что-то нехорошее, приди ко мне и все расскажи, как на духу.

О Распутине я могу поведать только то, что я видела в нем. Будь я распутинианкой или жертвой низменной страсти, я бы не жила счастливо со своим супругом, и капитан 1 ранга Императорского Российского флота Ден не допустил бы, чтобы я встречалась с Распутиным, если бы он вел себя непозволительно в Царском Селе. Его долг мужа превозмог бы преданность Императорской Семье.

Зная религиозные убеждения Государыни и присущие обоим классам особенности, революционеры нашли в лице Распутина подходящее орудие для разрушения Империи».

(Из воспоминаний Юлии Ден «Подлинная Царица»).

Принимая во внимание, что вопрос о принадлежности крестьянина слободы Покровской Григория Распутина-Нового к секте хлыстов внимательно рассмотрен Его Преосвященством, Преосвященнейшим Алексием, Епископом Тобольским и Сибирским по данным следственного дела, на основании личного наблюдения крестьянина Григория Нового и на основании сведений, полученных о нем от людей, хорошо его знающих, что по таким личным наблюдениям этого дела Его Преосвященство считает крестьянина Григория Распутина-Нового православным христианином, человеком, духовно настроенным и ищущим правды Христовой, - дело о крестьянине слободы Покровской Григории Распутине-Новом дальнейшим производством прекратить и причислить оконченным. Такое определение Консистории Преосвященным Алексием того же 29 ноября утверждено».

(Заключение Тобольской Духовной Консистории, 1912 г.).

Воспоминания о Григории Евфимовиче Распутине современников
Исключительно тяжелые для Государя годы русско-японской войны и революции со-единились и с личной трагедией. 30 июля 1904 г. совершилось долгожданное событие – рождение наследника Цесаревича Алексея Николаевича; через несколько месяцев было обнаружено, что младенец унаследовал по женской линии неизлечимую страшную бо-лезнь - гемофилию, хроническое заболевание на почве пониженной свертываемости кро-ви, при котором даже незначительное кровотечение представляло серьезную опасность для ребенка, даже легкий ушиб мог вызвать угрожающее жизни внутреннее крово¬излияние. Болезнь Наследника потребовала от его Августейших родителей чрезвычай¬но напряжения душевных и духовных сил. Очень деятельного и жизнерадостного ребенка было трудно уберегать от постоянно грозящих ему опасностей. Для бдительного надзора к Наследнику приставили двух матро¬сов из гвардейского экипажа императорской яхты «Штандарт», однако полностью избежать ушибов не удавалось, и время от времени слу¬чались страшные, мучительные припадки бо¬лезни. Когда лучшие доктора бессильны были остановить кровоизлияние и облегчить стра¬дания несчастного ребенка, Государыня, на¬деясь на милосердие Божие, прибегала к по¬мощи молитв «Божьего человека» Григория Распутина, в котором она видела ходатая перед Господом за ее семью и горячо любимого больного сына. Есть множество свидетельств, что Григорий Ефимович действительно мог останавливать приступы гемофилии и прекра¬щать мучения юного Цесаревича. Григорий Распутин был для всей Царской Семьи одним из самых близких людей, но Их Величества отнюдь не находились безраздельно под его влиянием, как это пытались представить не¬други; встречи их случались нечасто и, по мнению близкого окружения, в основном были связаны с нездоровьем Цесаревича Алексея. (К примеру, вопреки легендам «о всемогуще-стве этого временщика», влияния Распутина не хватило даже на то, чтобы освободить от призыва на войну своего единственного сына, который в его отсутствие вел хозяйство. Несмотря на многократные просьбы, един¬ственным монаршим благодеянием было то, что юношу определили в санитарный поезд, доставлявший с передовой раненых в царско-сельские лазареты). Историк С.С. Ольденбург в своей книге «Царствование Императора Николая II» прослеживая, как выполня¬лись политические советы Распутина, выясняет, что по важным вопросам Государь чаще всего принимал свое решение, вопреки советам старца.

«Однажды вечером, после обеда, Великие Княжны Мария и Анастасия Николаевны разыграли в столовой, в присутствии Их Величеств, свиты и нескольких приглашенных, две небольшие сцены из пьесы Мольера «Мещанин во дворянстве». Исполняя обязан¬ности суфлера, я спрятался за ширмы, заменявшие кулисы. Немного наклонившись, я мог наблюдать в первом ряду зрителей Импера¬трицу - оживленную и улыбающуюся в разго¬воре со своими соседями. Когда представление кончилось, я вышел внутренней дверью в кори¬дор перед комнатой Алексея Николаевича. До моего слуха ясно доносились его сто-ны. Вне¬запно я увидел перед собой Императрицу, кото¬рая приближалась бегом, придер-живая в спешке обеими руками длинное платье, которое ей ме¬шало. Я прижался к стене, и она прошла рядом со мной, не заметив меня. Лицо ее было взвол¬новано и отражало острое беспокойство. Я вер¬нулся в залу; там царило оживление, лакеи в ливреях обносили блюда с прохладительными и угощениями; все смеялись, шутили, вечер был в разгаре. Через не-сколько минут Императрица вернулась; она снова надела свою маску и старалась улы-баться тем, кто толпился перед нею. Но я заметил, что Государь, продолжая разговаривать, занял такое место, откуда мог наблюдать за дверью, и я схватил налету отчаянный взгляд, который Императрица ему бросила на пороге. Час спустя я вернулся к себе, еще глубоко взволнованный этой сценой, которая внезапно раскрыла предо мною драму этого двойного существования. ...Дело в том, что они не хотели, чтобы стало известно, какой болезнью страдает Великий Князь Наследник. Я понял, что эта болезнь в их глазах имела значение государственной тайны». (Пьер Жильяр, «Из воспоминаний об Императоре Николае II и его семье»)

«Жизнь Алексея Николаевича была одна из самых трагичных в истории царских де-тей. Он был прелестный, ласковый мальчик, самый красивый из всех детей. Родители и его няня, Мария Вишнякова, в раннем детстве его очень баловали, исполняя его ма¬лейшие капризы. И это понятно, так как видеть постоянные страдания маленького было очень тя-жело: ударится ли он головкой или рукой о мебель, сейчас же появлялась огром¬ная синяя опухоль, показывающая на внутреннее кровоизлияние, причинявшее ему тяж¬кие страда-ния. Пяти-шести лет он перешел в мужские руки, к дядьке Деревеньке. Этот его не так ба-ловал, хотя был очень предан и обладал большим терпением. Слышу голо¬сок Алексея Ни-колаевича во время его за¬болеваний: «Подыми мне руку», или: «По¬верни ногу», или «Со-грей мне ручки», и ча¬сто Деревенко успокаивал его. Когда он стал подрастать, родители объяснили Алек¬сею Николаевичу его болезнь, прося быть осторожным. Но Наследник был очень жи¬вой, любил игры и забавы мальчиков, и ча¬сто бывало невозможно его удер-жать. «По¬дари мне велосипед», - просил он мать. «Алексей, ты знаешь, что тебе нельзя!» - «Я хочу учиться играть в теннис, как се¬стры!» - «Ты знаешь, что ты не смеешь играть». Иногда Алексей Николаевич пла¬кал, повторяя: «Зачем я не такой, как все мальчики?» Частые страдания и невольное самопожертвование развили в характере Алексея Нико-лаевича жалость и сострадание ко всем, кто был болен, а также удивительное уважение к матери и всем старшим. На¬следник принимал горячее участие, если и у прислуги стрясется какое-нибудь горе. Его Величество был тоже сострадателен, но деятельно это не выражал, тогда как Алексей Николаевич не успокаивался, пока сразу не поможет. Помню случай с поваренком, ко¬торому почему-то отказали от должности. Алексей Николаевич как-то узнал об этом и приставал весь день к родителям, пока они не приказали поваренка снова взять об¬ратно. Он защищал и горой стоял за всех своих.
Алексей Николаевич отличался большими способностями, учился вроде Ольги Ни¬колаевны; любимой его игрой были солдатики, которых у него было огромное количе¬ство. Он часами расставлял их на большом столе, устраивая войны, маневры и парады. Дере-венько, или Дина, как называл его Наследник, принимал участие во всех этих играх, равно как его сыновья, два маленьких мальчика, и сын доктора Деревенко, Коля. Последние го-ды приезжали маленькие кадеты играть с Наследником. Всем им объяс¬няли осторожно обращаться с Алексеем Николаевичем. Императрица боялась за него и редко приглашала к нему его двоюродных братьев, резвых и грубых мальчиков. Ко¬нечно, на это сердились родные». (Из воспоминаний А.А. Вырубовой «Страницы из моей жизни»)

«С первого же раза, когда Распутин появился у постели больного Наследника, облегче-ние последовало немедленно». (Из воспоминаний дворцового коменданта ген. Воейкова)
«Осенью 1912 ода Царская Семья уехала на охоту в Скерневицы, имение Их Вели-честв в Польше. Я же вернулась на свою дачку в Царское Село, но ненадолго. Получила телеграмму от Государыни, в которой сообщалось, что Алексей Николаевич, играя у пру-да, неудачно прыгнул в лодку, что вызвало внутреннее кровоизлияние. В данную ми¬нуту он лежал и был серьезно болен. Как только ему стало получше, Их Величества пе¬реехали в Спалу, куда вызвали и меня. Первое время Алексей Николаевич был на ногах, хотя жа-ловался на боли то в животе, то в спине. Он очень изменился, но доктор не мог точно оп-ределить, где произошло кровоизлияние. Как-то раз Государыня взяла его с со¬бой катать-ся, я тоже была с ними. Во время прогулки Алексей Николаевич все время жаловался на внутреннюю боль, каждый толчок его мучил, лицо вытягивалось и блед¬нело. Государыня, напуганная, велела повернуть домой. Когда мы подъехали к дворцу, его уже вынесли поч-ти без чувств. Последующие три недели он находился между жизнью и смертью, день и ночь кричал от боли; окружающим было тяжело слышать его постоян¬ные стоны, так что иногда, проходя его комнату, мы затыкали уши. Государыня все это время не раздевалась, не ложилась и почти не отдыхала, часами просиживала у кровати своего маленького боль-ного сына, который лежал на бочку с поднятой ножкой - без со¬знания. Ногу эту Алексей Николаевич потом долго не мог выпрямить. Крошечное, вос¬ковое лицо с заостренным но-сиком было похоже на покойника, взгляд огромных глаз был бессмысленный и грустный. Как-то раз, войдя в комнату сына и услышав его отчаянные стоны, Государь выбежал из комнаты и, запершись у себя в кабинете, расплакался. Как-то раз Алексей Николаевич сказал своим родителям: «Когда я умру, поставьте мне в парке маленький каменный па-мятник».
Из Петербурга выписали доктора Раухфуса, профессора Федорова с ассистентом, док-тором Деревенко. На консультации они объявили состояние здоровья Наследника безна-дежным. Как-то вечером после обеда, когда мы поднялись наверх в гостиную Госу¬дарыни, неожиданно в дверях появилась Принцесса Ирина Прусская, приехавшая помочь и утешить сестру. Бледная и взволнованная, она просила нас разойтись, так как состоя¬ние Алексея Николаевича было безнадежно. Я вернулась обратно во дворец в одиннад¬цать часов вечера; вошли Их Величества в полном отчаянии. Государыня повторяла, что ей не верится, чтобы Господь их оставил. Они приказали мне послать телеграмму Рас¬путину. Он ответил: «Болезнь не опасна, как это кажется. Пусть доктора его не мучают». Вскоре Наследник стал поправляться». (Из воспоминаний А.А. Вырубовой «Страницы из моей жизни»)

«Дни от 12-го до 23-го были самыми тяжелыми. Бедняжка (Цесаревич Алексей - сост.) сильно страдал, боли были спорадическими и появлялись каждые четверть часа. От высокой температуры он бредил и днем, и ночью, садился в постели, а от движения тотчас же начиналась боль. Он почти не спал все это время, не имел сил плакать и только стонал, повторяя все время одни и те же слова: «Господи, сжалься надо мною». Я с тру¬дом мог оставаться в его комнате, но должен был сменять Аликс, которая совершенно выби¬лась из сил, проводя у его постели ночи напролет. Она переносила это испытание лучше, чем я, в особенности когда Алексею было очень тяжело». (Из письма Государя матери, осень 1912 г., Спала)
«Цесаревич, лежа в кроватке, жалобно сто¬нал, прижавшись головой к руке матери, и его тонкое, бескровное личико было неузнаваемо. Изредка он прерывал свои стоны, чтобы прошептать только одно слово: «Мама», в которое он выражал все свое страдание, все свое отчаяние. И мать целовала его волосы, лоб, глаза, как будто этой лаской она могла облегчить его страдания, вдохнуть ему немного жизни, которая, казалось, его покидала. О, какая пытка для матери присутствовать бессильной при муках своего ребенка, томиться долгие часы в смертной тоске, какая мука знать, ...что это она передала ему ту страшную болезнь, против которой наука ничего не могла поделать. Как я понимал теперь сокровенную драму этой жизни и как легко мне стало восстановить этапы этого долгого пути на голгофу!» (Из воспоминаний воспитателя Наследника П.Жильяра)

«Следующий факт из жизни Наследника тронет сердце каждой матери. Все знают, что во время постоянных заболеваний Алексея Николаевича Их Величества всегда обраща-лись к Распутину, веря, что его молитва поможет бедному мальчику. В 1915 году, когда Государь встал во главе армии, он уехал в Ставку, взяв Алексея Николаевича с собой. В расстоянии нескольких часов пути от Царского Села у Алексея Николаевича началось кровоизлияние носом. Доктор Деревенко, который постоянно его сопровождал, старался остановить кровь, но ничто не помогало, и положение становилось настолько грозным, что Деревенко решился просить Государя вернуть поезд обратно, так как Алексей Нико-лаевич истекает кровью.
...Императрица стояла на коленях около кровати, ломая голову, что дальше предпри-нять. Вернувшись домой, я получила от нее записку с приказанием вызвать Григория Ефимовича. Он приехал во дворец и с родителями прошел к Алексею Николаевичу. По их рассказам, он, подойдя к кровати, перекрестил Наследника, сказав родителям, что серьез-ного ничего нет и им нечего беспокоиться, повернулся и ушел. Кровотечение прекрати-лось. Государь на следующий день уехал в Ставку. Доктора говорили, что они совершен-но не понимают, как это произошло». (Из воспоминаний А.А. Вырубовой «Страницы из моей жизни»)
«После революции я встречалась с профессором Федоровым, лечившим Наследника. Мы говорили о случаях, в которых, по словам профессора, медицинская наука бессильна остановить внутреннее кровоизлияние. В таких случаях стоило Распутину осенить На-следника крестным знамением, как кровоизлияние останавливалось. «Нельзя не понять родителей больного мальчика», - сказал профессор Федоров». (Из «Неопубликованных воспоминаний» А А. Вырубовой)

«Я видела у нас Распутина два-три раза. Каждый раз я его видела около больного Алексея Николаевича. На этой почве он у нас и появился; Государыня считала его пра-ведником и верила в силу его молитв». (Из воспоминаний комнатной девушки Великих Княжон Е.Н. Эрсберг)
«Распутин не так часто бывал во дворце, как об этом кричали. Его появление, кажется, объясняется болезнью Алексея Николаевича. Сам я его видел один раз. Он был понят мною вот как: умный, хитрый, добрый мужик». (Из мемуаров гувернера царских детей англичанина С.И. Гиббса)
«Пили чай с Милицей и Станой. Познакомились с человеком Божиим – Григорием из Тобольской губернии». (1 ноября 1905 г.) …После обеда имели радость видеть Григория по возвращении из Иерусалима и с Афона (4 июня 1911 г.)» (Из дневника Николая II)
«В минуты сомнений и душевной тревоги я люблю с ним (Распутиным - сост.) беседовать, и после такой беседы мне всегда на душе дела¬ется легко и спокойно». (Государь Николай Александрович)
«Граф Фредерикс (Министр Император¬ского Двора - сост.) однажды, в интимной бе¬седе, в моем присутствии, когда вопрос кос¬нулся злобы дня, сказал: «Вы знаете, что я лю¬блю Государя, как сына, и потому не мог удер¬жаться, чтобы не спросить Его Величество, что же наконец такое представляет собой Распутин, о котором все так много говорят. Его Величество ответил мне совершенно спокойно и про¬сто - «действительно, слишком уж много и, по обыкновению, много лишнего говорят, как и о всяком, кто не из обычной среды принимается изредка нами. Это только простой русский человек, очень религиозный и ве-рующий... Императрице он нравится своей искренностью; она верит в его преданность и в силу его молитв за нашу семью и Алексея... но ведь это наше совершенно частное дело... удивительно, как люди любят вмешиваться во все то, что их совсем не касается... кому он мешает?» (Из воспоминаний флигель-адъютанта Мордвинова)

«Прислуга наша, когда Распутин, случалось, ночевал у нас или приезжал к нам на да-чу, говорила, что Распутин по ночам не спит, а молится. Когда мы жили в Харьковской губернии на даче, был такой случай, что дети видели его в лесу, погруженного в глубокую молитву. Это сообщение детишек заинтересовало нашу соседку-генеральшу, которая без отвращения не могла слышать имени Распутина. Она не поленилась пойти за ребятами в лес, и действительно, хотя уже прошел час, увидела Распутина, погруженного в молитву». (Из воспоминаний журналиста, кандидата прав Г.П. Сазонова)
«Как-то раз Распутин был приглашен в гости одним известным генералом, но когда этот господин понял, что своим радушием никаких выгод не добьется, то отвернулся от прежнего своего друга. Распутину пришлось перебраться в тесную скромную квартирку, где он существовал за счет добровольных пожертвований его почитателей. Жилье «старца» было весьма скромным, питался он довольно скудно, а вино ему приносили в качестве дара лишь в последний год его жизни». (Из воспоминаний Юлии Ден «Подлин¬ная Царица»)

Хотя Распутина постоянно обвиняли в разврате, - писала А. Вырубова, - странным кажется тот факт, что когда начала после революции действовать следственная комис¬сия, не оказалось ни одной женщины в Петрограде или в России, которая бы выступила с об-винениями против него; сведения черпались из записей «охранников», которые были при-ставлены к нему». Следователь Чрезвычайной следственной комиссии А. Ф. Романов рас-крыл секреты появления некоторых «доказательств»: «Среди разного рода бумаг, ото-бранных при обыске, была найдена фотография, на которой в обстановке окончен¬ного обеда или ужина, - стол с остатками еды, недопитыми стаканами, - изображены Распутин и какой-то священник с какими-то смеющимися женщинами. Сзади их балалаешники. Впечатление кутежа в от¬дельном кабинете. При ближай¬шем исследовании этой фотогра¬фии было обнаружено, что на ней вытравлены две мужские фигуры: одна между Распути-ным и стоя¬щей рядом с ним сестрой мило¬сердия, а другая - между священ¬ником и стоя-щей рядом с ним да¬мою. В дальнейшем оказалось, что фотография была снята в ла¬зарете имени Государыни после завтрака по поводу открытия. Ка¬жется, полковник Л. и еще дру-гой господин взяли под руки - один Распутина и сестру милосердия, а другой священника и одну даму, привели их в столовую, стараясь их рассмешить, и в таком виде их сфотогра-фировал заранее приглашенный фотограф. Затем инициаторы вытравили свои изобра-жения...» Другой следователь Чрезвычайной следственной комиссии В.М. Руднев разо-блачил еще один миф: о якобы огромном состоянии Распутина. Оказалось, что после его смерти но осталось ни копейки денег, дети же были вынуждены ходатайствовать о Вы-сочайшем пособии. Руднев пишет: «Распутин, постоянно получая деньги от просителей за удовлетворение их ходатайств, широко раздавал эти деньги нуждающимся и вообще лицам бедных классов, к нему обращавшимся с какими-либо просьбами даже и не матери-ального характера». Тем не менее обстановка вокруг Царской Семьи и Распутина была насыщена таким количеством лжи, что в ее сети попадали люди и высокой духов¬ной жиз-ни. В 1910 г. духовник Императрицы епископ Феофан «доложил Царице, что ему на испо-веди такая-то открывала нехорошее по отношению поведения Григория. Каково же было глубоко верующей Императрице слышать от своею духовника то, что ему было открыто на исповеди! /.../ Царице было известно каноническое постановление о строжайшем нака-зании духовников, которые дерзают нарушить тайну исповеди вклю¬чительно до низведе-ния подобных духовников в первобытное состояние. Этим своим поступком, недопусти-мым для духовника, он решительно оттолкнул от себя так пре¬данную доселе духовную дочь-Царицу...» (Игумен Серафим, Православный Царь-мученик. Русская тип. при Духов-ной миссии. Пекин. 1920) К тому же впоследствии жен¬щина, сообщившая вл. Феофану что-то плохое о Распутине, отказалась от своих слов». (Из комментариев к книге игумена Серафима (Кузнецова) «Православный Царь-мученик», сост. С.Фомин)

«У меня никогда не было и нет никаких сомнений относительно нравственной чисто-ты и безукоризненности этих отношений (между Царской Семьей и Распутиным – сост.). Я официально об этом заявляю, как бывший духовник Государыни. Все отношения у нее сложились и поддерживались исключительно только тем, что Григорий Евфимович бук-вально спасал от смерти своими молитвами жизнь горячо любимого сына, Наследника Цесаревича, в то время как современная научная медицина была бессильна помочь. И если в революционной толпе распространяются иные толки, то это ложь, говорящая только о самой толпе и о тех, кто ее распространяет, но отнюдь не об Александре Феодоровне...» (Из показаний духовника Императрицы Александры Феодоровны епископа Феофана (Бы-строва) Чрезвычайной следственной комиссии временного правительства)

«Все книги полны рассказами о влиянии Распутина на государственные дела, и ут-верждают, что Распутин постоянно находился при Их Величествах. Вероятно, если бы я стала это опровергать, то никто бы не поверил. Обращу только внимание на то, что каж-дый его шаг, со времени знакомства Их Величеств у Великой Княгини Милицы Никола-евны до его убийства в юсуповском доме, записывался полицией. ...У Их Вели¬честв были три рода охраны: дворцовая полиция, конвой и вводный полк. Всем этим заведовал двор-цовый комендант. Последним до 1917 года был генерал Воейков. Ни¬кто не мог быть при-нятым Их Величествами или даже подойти ко дворцу без ведома дворцовой полиции. Ка-ждый из них, а также все солдаты сводного полка на главных постах вели точную запись лиц, проходивших и проезжавших. Кроме того, они были обязаны сообщать по телефону дежурному офицеру Сводного полка о каждом чело¬веке, проходившем во дворец. Каждый шаг Их Величеств записывался. ...Везде вы¬ходила полиция тайная и явная, со своими за-писями, следя за каждым шагом Госуда¬рыни. Стоило ей остановиться где или поговорить со знакомыми, чтобы этих несчаст¬ных сразу обступала после полиция, спрашивая фами-лию и повод их разговора с Го¬сударыней. ...Если я говорю, что Распутин приезжал два или три раза в год к Их Ве¬личествам, а последнее время они, может быть, видели его че-тыре или пять раз в год, то можно проверить по точным записям этих полицейских книг, говорю ли я правду. В 1916 году лично Государь видел его только два раза. Но Их Вели-чества делали ошибку, окружая посещения Григория Ефимовича тайной. Это послужило поводом к разговорам. Каждый человек любит иметь некоторую интимность и хочет ино-гда остаться один со своими мыслями или молитвами, закрыть двери своей комнаты. То же было у Их Величеств по отношению к Распутину, который был для них олицетво¬рением надежд и молитв. Они на час позабывали о земном, слушая рассказы о его стран-ствованиях и так далее. Проводили его каким-нибудь боковым ходом по малень¬кой лест-нице, принимали не в большой приемной, а в кабинете Ее Величества, пред¬варительно пройдя по крайней мере десять постов полиции и охраны с записями. Эта часовая беседа наделывала шуму на год среди придворных». (Из воспоминаний А.А. Вырубовой «Страни-цы из моей жизни»)

«Самое сильное озлобление на Распутина поднялось в два или три последних года его жизни. Его квартира в Петрограде, где он проводил всего больше времени, была перепол-нена всевозможной беднотой и разными просителями, которые, воображая себе, что он имеет огромную власть и влияние при Дворе, приходили к нему со своими нуждами. Гри-горий Ефимович, перебегая от одного к другому, безграмотной рукой пис¬ал на бумажках разным влиятельным лицам записки всегда почти одного содержания: «милый, дорогой, прими»; или: «милый, дорогой, выслушай». Несчастные не знали, что менее всего могли рассчитывать на успех, прося через него, так как все относились к нему отрицательно. Одно из самых трудных поручений Государыни - большей частью из-за болезни Алексея Николаевича - это было ездить на квартиру Григория Ефимовича, всегда полную просите-лями и часто - проходимцами, которые сейчас же обступали меня и не верили, что я в чем-либо помочь им не могу, так как я считалась чуть ли не всемогущей. Все эти прошения, которые шли через Григория Ефимовича и которые он привозил в последние годы в кар-манах к Их Величествам, только их сердили; они складывали их в общий пакет на имя графа Ростовцева, который рассматривал их и давал им законный ход. Но, конечно, это создавало массу разговоров, и я помню, как благомыслящие люди просили Их Величества дать Григорию Ефимовичу келью в Александро-Невской Лавре или другом монастыре, дабы там оградить его от толпы, газетных репортеров и всяких проходимцев, которые впоследствии, чтобы очернить Их Величества, пользовались его простотой, увозили с со-бой и напаивали его; но Их Величества тогда не обратили внимания на эти советы». (Из воспоминаний А.А. Вырубовой «Страницы из моей жизни»)

«Я видела лишь моральную сторону этого человека, которого почему-то называли аморальным. И я была не одинока в своей оценке характера сибирского крестьянина. Мне известно наверняка, что многие женщины моего круга, имевшие интрижки на стороне, а также дамы из полусвета именно благодаря влиянию Распутина влезли из той грязи, в ко-торую погружались. Помню, что однажды, прогуливаясь по Морской с офице¬ром, сослу-живцем моего мужа, капитана I ранга Дена, я встретила Распутина. Он строго посмотрел на меня, а когда я вернулась домой, то нашла записку, в которой старец велел зайти к не-му. Отчасти из любопытства я повиновалась. Когда я увидела Григория Ефи¬мовича, он потребовал от меня объяснений.
- А что я должна объяснить? - спросила я.
- Сама знаешь не хуже моего. Ты что же это, хочешь походить на этих распутных светских барынек? Почто со своим мужем не гуляешь?
Женщинам, искавшим у него совета, он неизменно повторял:
- Вздумается тебе сделать что-то нехорошее, приди ко мне и все расскажи, как на духу.
О Распутине я могу поведать только то, что я видела в нем. Будь я распутинианкой или жертвой низменной страсти, я бы не жила счастливо со своим супругом, и капитан I ранга Императорского Российского флота Ден не допустил бы, чтобы я встречалась с Распутиным, если бы он вел себя непозволительно в Царском Селе. Его долг мужа пре¬возмог бы преданность Императорской Семье. Зная религиозные убеждения Государыни и присущие обоим классам особенности, революционеры нашли в лице Распутина под¬ходящее орудие для разрушения Империи». (Из воспоминаний Юлии Ден «Подлинная Ца-рица»

«Много скорбей было мне: где бы какая сделалась ошибка, будто как я, а я вовсе не при чем. В артелях переносил разные насмешки. Пахал усердно и мало спал, а все же таки в сердце помышлял, как бы чего найти, как люди спасаются. ...Вот я и пошел палом¬ничать. В паломничестве мне приходилось переносить нередко всякие беды и напасти, так приходилось, что убийцы предпринимали против меня, что разные были погони, но на все милость Божья! ...Я шел по 40-50 верст в день и не спрашивал ни бури, ни ветра, ни дож-дя. Мне редко приходилось кушать, ...не имел с собой капитала и не собирал во¬век: при-дется Бог пошлет, с ночлегом пустят - тут и покушаю. Так не один раз приходил в Киев из Тобольска, не переменял белья и не налагал руки до тела - это вериги тайные, то есть это делал для опыта и испытания. ...Еще нашел я одну отраду из отрад всех: читал ежедневно Евангелие понемногу, читал немного, а думал более. /.../ Я простой мужичок, когда вооб-ще благодетелей (для постройки храма - сост.) искал, ехал из Тобольской губернии с од-ним рублем, посматривая по дороге по Каме, как господа лепешки валят в воду, а у меня и чайку нет на закладку. Как это было пережить! Приезжаю в Петербург. Все равно как сле-пой по дороге, так и я в Петербурге. Пришел первое в Александро-Невскую Лавру покло-ниться мощам и за крыльцом у меня большой мешок с черным бельем. Отслужил молебен сиротский за 3 копейки и 2 копейки на свечку.
Выхожу из Александро-Невской Лавры, спрашиваю некоего епископа духовной ака-демии Сергия (Страгородского, будущего патриарха - сост.). Полиция подошла, «какой ты есть епископу друг, ты хулиган, приятель». По милости Божией пробежал задними во-ротами, разыскал швейцара с помощью привратников. Швейцар оказал мне милость, дав в шею; я стал перед ним на колени, он что-то особенное понял во мне и доложил епископу; епископ призвал меня, увидел, и вот мы стали беседовать тогда. Рассказывал мне о Петер-бурге, знакомил с улицами и прочим, а потом с Высокопоставленными, а там дошло и до Батюшки Царя, который оказал мне милость, понял меня и дал денег на храм. Я с радо-стью поехал домой и обратился к священникам о постройке нового храма. Враг же как не-навистник добрых дел, еще не успел я доехать, их соблазнил. Я им оказываю помощь в постройке храма, а они ищут меня в пагубной ереси обвинить и такую чушь порют, даже нельзя высказать и на ум не придет. Вот сколь враг силен яму копать человеку и добрые дела в ничто ставить. Обвиняют меня как поборника самых низких и грязных сект, и ар-хиерей всячески восстает». (Из дневника Григория Распутина)
«Трудно в миру приобрести спасение, наипаче в настоящее время. Все следят за тем, кто ищет спасение, как за каким-то разбойником, и все стремятся его осмеять». (Григорий Распутин)
«В настоящее время, как у греков, все епископы грамотные и боголепие соблюдают и служат, но нищеты духа нет, а народ только и идет за нищетой духа, толпами пойдет за ней, потому что боголепие высоко, а нищета духа выше. Без нищеты епископ заплачет, если креста не дадут, а если она есть в нем, то худая ряса приятна, - и за худой рясой пой-дет толпа. Этому я очевидец - простите, я со многими епископами очень знаком, да спасет их Господь за их единение. Потому, что в храме духа нет, а буквы много - храм и пуст. А и в настоящее время, когда отец Ио-анн (Кронштадтский) служил, то в храме дух нищеты был, и тысячи шли к нему за пищей духовной». (Из бесед Григория Распутина, 1911 г.)

«Принимая во внимание, что вопрос о принадлежности крестьянина слободы Покров-ской Григория Распутина-Нового к секте хлыстов внимательно рассмотрен Его Преосвя-щенством, Преосвященнейшим Алексием, Епископом Тобольским и Сибирским по дан¬ным следственного дела, на основании личного наблюдения крестьянина Григория Но¬вого и на основании сведений, полученных о нем от людей, хорошо его знающих, что по таким личным наблюдениям этого дела Его Преосвященство считает крестьянина Григо¬рия Рас-путина-Нового православным христианином, человеком, духовно настроенным и ищущим правды Христовой, - дело о крестьянине слободы Покровской Григории Распутине-Новом дальнейшим производством прекратить и причислить оконченным. Та¬кое определение Консистории Преосвященным Алексием того же 29 ноября утверждено». (Заключение То-больской Духовной Консистории, 1912 г.)
«После революции в печати появятся материалы, представляемые как донесения по-лицейских о повседневной жизни Распутина. Из них публика узнает о том, как «царев друг» пьянствовал, встречался с проститутками, дебоширил. Научная экспертиза этих данных не оставляет сомнений в том, что эти «сенсационные «документы» - очередная антиромановская фальшивка, которых в те смутные времена фабриковалось множе¬ство». (А.Боханов, «Император Николай II»)

«Во время возвращения в Тюмень Распутин настоял на том, чтобы мы останови¬лись в Покровском и познакомились с его женой. Дом Распутина был лишь немногим больше остальных. «Старец» выразил надежду, что когда-нибудь Их Величества при¬едут к нему в гости. «Но ведь это так далеко, - возразила я, изумленная его словами». «Они должны приехать, - сердито проговорил крестьянин. Спустя несколько минут он произнес проро-ческие слова. - Волей или неволей, они приедут в Тобольск и прежде чем умереть, увидят мою родную де¬ревню». День мы провели в гостях у Распутина. Жена его оказалась ми¬лой, доброй женщиной. Славными людьми оказались и крестьяне - это были честные, простые люди. Они обрабатывали землю, принадлежав¬шую Распутину, не требуя никакой платы - как добрые христиане. Рас¬путин имел троих детей. Две дочери учились в Петрограде, мальчик крестьянствовал. Селяне были очень дружелюбны к нам, однако большинство было против того, чтобы Распутин возвращался в Петроград. Поскольку мы решили ехать дальше в Екатеринбург, чтобы оттуда последовать в Верхотурский монастырь, я подума-ла, что лучше бы Рас¬путину остаться со своей семьей. Однако он отказался последовать моему совету. Я сказала Анне (Вырубовой - сост.), что с нас хватит сплетен и что она должна угово¬рить Распутина покинуть нас. Она обещала поговорить с ним, но в последний момент он-таки поехал с нами в Екатеринбург. Никогда не забуду своих первых впечатлений от этого рокового города. Как только мы ступили на перрон, меня охватило предчув¬ствие беды - такое ощущение было и у остальных. Распутину тоже было не по себе, Анна заметно нервничала. Я искренне обрадовалась, когда мы добрались до Верхотурского монастыря, расположенного на левом берегу реки Туры». (Из воспоминаний Юлии Ден «Подлинная Царица»)

«Хорошо известно, что Распутин осуждал войну, но не все знают, что он пытался по¬мешать объявлению войны. Когда началась мобилизация, Распутин телеграфировал Анне (Вырубовой - сост.) из Сибири. В телеграмме он умолял Императора «не затевать войну», что «с войной будет конец России и им самим» и что «положат до последнего человека». На эту телеграмму не обратили никакого внимания по той простой причине, что Распутин не имел политического влияния, как не имел его и при решении других во¬просов, вопреки широко распространенному мнению». (Из воспоминаний Юлии Ден «Подлинная Царица»)
«Милый друг! Еще раз скажу: грозна туча над Россией, беда, горя много, темно, и просвету нет; слез-то море и меры нет, а крови? Что скажу? Слов нет, неописуемый ужас. Знаю, все от тебя войны хотят, и верные, не зная, что ради гибели. Тяжко Божье наказа¬ние, когда уж отымет путь, начало конца. Ты Царь, отец народа, не попусти безумным торжествовать и погубить себя и народ. Вот Германию победят, а Россия? Подумать, так все по-другому. Не было от веку горшей страдалицы, вся тонет в крови великой, погибель без конца, печаль. Григорий». (Записка, посланная Григорием Распутиным Государю из Тюмени после объявления войны, июль 1914 г.)

«Какую-то, пока еще не до конца ясную, роль в создании слухов сыграли и таинст-венные двойники Распутина. Председатель Государственной Думы М. В. Родзянко в книге своих воспоминаний «Крушение Империи» передает рассказ графа Д. М. Граббе (атамана Войска Донского) о том, как вскоре после убийства Распутина его «пригласил к завтраку известный князь Андронников, обделывавший дела через Распутина. Войдя в столовую, Граббе был поражен, увидев в соседней комнате Распутина. Недалеко от стола стоял че-ловек, похожий как две капли воды на Распутина. Андронников пытливо посмотрел на своего гостя. Граббе сделал вид, что вовсе не поражен. Человек постоял, постоял, вышел из комнаты и больше не появлялся». (Из комментариев к книге игумена Серафима (Куз-нецова) «Православный Царь-мученик», сост. С.Фомин)

«Последний раз Государь видел Распутина у меня в доме в Царском Селе, куда, по приказанию Их Величеств, я вызвала его. Это было приблизительно за месяц до его убий-ства. ...Григорий Ефимович указал, что надо думать о том, как бы обеспечить всех сирот и инвалидов после войны, чтобы «никто не остался обиженным: ведь каждый отдал тебе все, что имел самого дорогого». Их Величества встали, чтобы проститься с ним. Государь сказал, как всегда: «Григорий, перекрести нас всех». - «Сегодня ты благослови меня», - ответил Григорий Ефимович, что Государь и сделал. Чувствовал ли Распутин, что он ви-дит их в последний раз, не знаю... /.../ Последние месяцы он все ожидал, что его скоро убьют». (Из воспоминаний А.А. Вырубовой «Страницы из моей жизни»)
«...Я вскоре умру в ужасных страданиях. Но что делать? Бог предназначил мне высо¬кий подвиг погибнуть для спасения моих дорогих Государей и Святой Руси... Наследник жив, покуда жив я. Моя смерть будет вашей смертью». (Из пророчеств Григория Распу¬тина Царской Семье)
«Хотя во Дворец я пришла рано, Ее Величество была уже на ногах и очень приветли-во поздоровалась со мной. Она сообщила мне, что Протопопов настоятельно рекомен¬довал ей никого не принимать: раскрыт заговор с целью убить ее. И тут она впервые при-зналась, что у нее дурные предчувствия относительно судьбы Григория Ефимовича. За себя она не испытывала ни малейшего страха». (Из воспоминаний Юлии Ден «Подлинная Царица»)

«...17 декабря началась «бескровная революция» убийством Распутина. ...Я рассказы-вала Государыне, что Распутин собирается к Юсуповым знакомиться с Ириной Александ-ровной. «Должно быть, какая-нибудь ошибка, - ответила Государыня, - так как Ирина в Крыму и родителей Юсуповых нет в городе». ...Через час или два позвонили во дворец от министра внутренних дел Протопопова, который сообщал, что ночью полицейский, сто-явший на посту около дома Юсуповых, услышав выстрел в доме, по¬звонил. К нему выбе-жал пьяный Пуришкевич и заявил, что Распутин убит. Тот же по¬лицейский видел военный мотор без огней, который отъехал от дома вскоре после выстрелов. ...Жуткие были дни. 19-го утром Протопопов дал знать, что тело Распутина найдено. ...Вся полиция в Петро-граде была поставлена на ноги. Сперва в проруби на Крестовском острове нашли галошу Распутина, а потом водолазы наткнулись и на его тело: руки и ноги были запутаны верев-кой; правую руку он, вероятно, высвободил, когда его кидали в воду, пальцы были сложе-ны крестом. Тело было перевезено в Чес¬менскую богадельню, где было произведено вскрытие. Несмотря на многочисленные огнестрельные раны и огромную рваную рану на левом боку, сделанную ножом или шпорой, Григорий Ефимович, вероятно, был еще жив, когда его кинули в прорубь, так как легкие были полны водой. Когда в столице узнали об убийстве Распутина, все сходили с ума от радости; ликованию общества не было преде-лов, друг друга поздравляли: «Зверь был раздавлен, - как выражались, - злого духа не ста-ло». ...Во время этих манифестаций по поводу убийства Распутина Протопопов спрашивал совета Ее Величества по телефону, где его похоронить. Впоследствии он надеялся отпра-вить тело в Сибирь, но сейчас же делать этого не советовал, указывая на возможность по дороге беспорядков. Решили временно похоронить в Царском Селе, весной же перевезти на родину. /.../ Приехали Их Величества с Княжнами и я и два или три человека посторон-них. Гроб был уже опущен в могилу, когда мы пришли; духовник Их Величеств отслужил короткую панихиду, и стали засыпать могилу. Стояло туманное холодное утро, и вся об-становка была ужасно тяжелая: хоронили даже не на кладбище. Сразу после короткой па-нихиды уехали. Дочери Распутина, которые одни присутствовали на отпевании, положили на грудь убитого икону, которую Государыня привезла из Новго¬рода. Вот правда о похо-ронах Распутина, о которых столько говорилось и писалось. Государыня не плакала часа-ми над его телом, и никто не дежурил у гроба из его по¬клонниц. Ужас и отвращение к со-вершившемуся объяли сердца Их Величеств. Госу¬дарь, вернувшись из Ставки 20-го числа, все повторял: «Мне стыдно перед Россией, что руки моих родственников обагрены кро-вью этого мужика». /.../ Государь выслал Великих Князей Дмитрия Павловича и Николая Михайловича, а также Феликса Юсу¬пова из Петрограда. Несмотря на мягкость наказания, среди Великих Князей подня¬лась целая буря озлобления. Государь получил письмо, под-писанное всеми членами Императорского Дома, с просьбой оставить Великого Князя Дмитрия Павловича в Пе¬трограде по причине его слабого здоровья... Государь написал на нем только одну фразу: «Никому не дано право убивать». (Из воспоминаний А.А. Вырубо-вой «Страницы из моей жизни»)

«Два дня спустя из-подо льда извлекли труп Распутина. Его отвезли в ближайший госпиталь, где и было произведено вскрытие. Григорий Ефимович был ранен в лицо и в бок, на спине у него было пулевое отверстие. Выражение лица умиротворенное, око¬ченевшие пальцы правой руки подняты для крестного знамения; опустить руку в есте¬ственное положение оказалось невозможным! Вскрытие показало, что когда старца бро-сили в Неву, он был еще жив! Известие об убийстве привело в неописуемый ужас всех обитателей Дворца. Анна Вырубова лежала пластом, убитая горем. Вся Импера¬торская Семья была страшно расстроена. Сплетни о том, будто весть об убийстве Гри¬гория Ефи-мовича вызвала у Ее Величества приступ истерики, не соответствуют действительности. Было бы неверным сказать, что Государыня не была потрясена и огорчена, однако она держала себя в руках. Государь был встревожен, но тревога эта объ¬яснялась не просто убийством знакомого ему человека, а тем, что убит именно Распутин. Он понял, что это - не обыкновенное убийство, а удар, направленный против власти Царя, которая до сих пор была непререкаемой!» (Из воспоминаний Юлии Ден «Подлинная Царица»)

«Непосредственное участие в убийстве Г.Е. Распутина приняли: Великий Князь Ди-митрий Павлович; князь Ф.Ф. Юсупов, граф Сумароков-Эльстон, незадолго перед этим женившийся на племяннице Императора Княжне Ирине Александровне (дочери младшей сестры Государя Великой Княгини Ксении Александровны и Великого Князя Александра Михайловича); председатель Союза Русского народа, депутат Государственной Думы В.М. Пуришкевич; поручик (М. Палеолог называет его капитаном) лейб-гвардии Преоб-раженского полка А.С. Сухотин; старший врач отряда Красного Креста поляк Станислав С. Лазаверт. Предполагаемым вдохновителем и организатором убийства Распутина был В.А. Маклаков - кадет, масон высокого посвящения, защитник Бейлиса на суде. Кстати, и др. участники убийства принадлежали к этому сообществу (известно, например, что Вел. Кн. Димитрий Павлович участвовал в масонских сборищах; кн. Ф.Ф. Юсупов с 1900 г. был членом масонского общества «Маяк»; В.М. Пуришкевич в юности также состоял в масонской ложе).
Вовлечением Великого Князя заговорщики поставили над собой судьей самого Импе-ратора, надеясь на не слишком строгое наказание. Николай II недвусмысленно заявил на ходатайства родственников: «Никому не дано права заниматься убийствами. Знаю, что совесть многим не дает покоя, так как не один Дмитрий Павлович в этом замешан. Удив-люсь вашему обращению ко мне. Николай». Великий Князь Александр Михайлович, тесть Юсупова, пишет: «Члены Императорской Семьи просили меня заступиться за Димитрия и Феликса пред Государем. Я это собирался сделать и так, хотя меня и мутило от всех этих разговоров и жестокости. Они бегали взад и вперед, совещались, сплетничали и написали Ники преглупое письмо. Все это имело такой вид, как будто они ожидали, что Император Всероссийский наградит своих родных за содеянное ими тяжкое преступление! «Ты ка-кой-то странный, Сандро! Ты не сознаешь, что Феликс и Дмитрий спасли Россию!» Они называли меня «странным», потому что я не мог забыть о том, что Ники, как верховный судья над своими подданными, был обязан наказать убийц, и в особенности, если они бы-ли членами его Семьи. /.../ Я произнес защитительную, полную убеждения речь. Я просил Государя не смотреть на Феликса и Дмитрия Павловича, как на обыкновенных убийц, а как на патриотов, пошедших по ложному пути и вдохновленных желанием спасти родину. «Ты очень хорошо говоришь, - сказал Государь, помолчав, - но ведь ты согласишься с тем, что никто - будь он Великий Князь или же простой мужик – не имеет права убивать». Он попал в точку. Ники, конечно, не обладал таким блестящим даром слова, как некоторые из его родственников, но в основах правосудия разбирался твердо. Когда мы прощались, он дал мне обещание быть милостивым в выборе наказания для двух виновных. Произошло, однако, так, что их совершенно не наказали. Димитрия Павловича сослали на Персидский фронт в распоряжение генерала Баратова. Фе¬ликсу же было предписано выехать в его уютное имение в Курской губернии». Кн. Гав¬риил Константинович позже писал: «Огля-дываясь на прошлое, я сознаюсь, что мы оши¬бались, радуясь убийству Распутина. Убий-ство Распутина оказалось сигналом к револю¬ции. Не следовало русскому Великому Кня-зю пятнать себя участием в убийстве, по каким бы мотивам оно ни происходило. Не хри-стианское это дело». (Из комментариев к книге игумена Серафима (Кузнецова) «Право-славный Царь-мученик», сост. С.Фомин)

«Государь подошел к небольшому столику, где лежала Библия, которую он читал ежедневно, открыл ее и вытащил спрятанный между страниц небольшой лист бумаги, сложенный вдвое. Его Величество развернул лист и подал мне. За годы, проведенные в России, я очень хорошо научился читать и писать по-русски, но бумага, которую мне вру-чил Государь, была исписана каракулями наподобие детских, и я не мог разобрать ни сло-ва. «Простите, - сказал Импе¬ратор, - я понимаю, что вам трудно разобрать этот почерк. Мне са¬мому удалось прочесть письмо с большим трудом, хотя почерк мне знаком. Это последнее письмо, писанное мне Григорием Ефимо¬вичем накануне своего убийства. По-слушайте его, господин Гиббс: «Я пишу это письмо, последнее письмо, которое останется после меня в Санкт-Петербурге. Я пред¬чувствую, что умру до 1 января (1917 г.). Я обра-щаюсь к русскому народу, к Папе, Маме и Детям, ко всей Русской земле, что им сле¬дует знать и понять. Если я буду убит обычными убийцами, осо¬бенно своими братьями - русскими крестьянами, то ты, Русский Царь, не должен бояться за Детей своих - они будут править в России еще сотни лет. Но если я буду убит боярами и дворянами, если они прольют мою кровь, и она останется на руках их, то двадцать пять лет им будет не отмыть моей крови со своих рук. Им придется бежать из России. Братья будут убивать братьев, все будут убивать друг друга и друг друга ненавидеть, и через двадцать пять лет ни одного дворянина в России не останется. Царь Земли Русской, если услышишь ты звон погребального колокола по убитому Григорию, то знай: если в моей смерти виновен кто-то из твоих родичей, то скажу тебе, что никто из твоей Семьи, никто из твоих Детей и Родных не проживет более двух лет. А если и проживет, то будет о смерти молить Бога, ибо увидит позор и срам Русской земли, пришествие антихриста, мор, нищету, порушенные храмы Божии, святыни оплеванные, где каждый станет мерт¬вецом. Русский Царь, убит ты будешь русским народом, а сам народ проклят будет и станет орудием диавола, убивая друг друга и множа смерть по миру. Три раза по двад¬цать пять лет будут разбойники черные, слуги антихристовы, истреблять народ русский и веру Православную. И погибнет земля Русская. И я гибну, погиб уже, и нет меня более среди живых. Молись, молись, будь сильным, думай о своей Благословенной Семье». (Из мемуаров гувернера царских детей англичанина С.И. Гиббса)
«Уже через два дня после отречения Государя министр юстиции Временного прави¬тельства Керенский отдал распоряжение о сожжении тела Распутина. Однако опасаясь на-родного возмущения из-за кощунства над останками православного человека, уже вы¬тащенный из могилы гроб несколько дней держали в дворцовых конюшнях. Позднее вла¬сти объявили, что намереваются перезахоронить Распутина в окрестностях Петрограда. 11 марта гроб повезли в Петроград, но на лесной дороге якобы сломался грузовик. Тело Распутина было облито бензином и сожжено». (Из комментариев к книге воспоминаний Юлии Цен «Подлинная Царица», сост. А.Д. Степанов)

Трудно в российской истории найти более одиозное имя, чем Григорий Распутин. Противоречивы воспоминания современников о нём(где один голос из ста- если не в оправдание, то защиту по известным им лично фактам и поступкам), кинофильмы и книги пикулей и пр. "знатаков истории", показывающие исчадие ада
Недавно демонстрировался фильм "Григорий Распутин", составленный на основании"Воспоминаний" Анны Вырубовой(Танеевой)- фрейлины императрицы.
В нём показан очеловеченный облик, где глазами следователя от Временного Правительства развёртывается жизнь этого человека со всеми минусами и плюсами. Естественно, захотел узнать- насколько приведенное соответствует
реальности из "Воспоминаний" современника и защитника его.

"Доктора говорили, что они совершенно не понимают, как это происходит(остановка кровотечений у наследника, больного гемофелией). Но это- факт. Поняв душевное состояние родителей, можно понять и их отношение к Распутину.
Что касается денег, то Распутин... никогда от них не получал.
Вообще деньги в его жизни не играли роли: если ему давали, он сразу же их
раздавал. Семья после его смерти осталась в полной нищете.
В 1913 году, помню, Министр Финансов Коковцев предложил ему 200 000 рублей, с тем, чтобы он уехал из Петербурга и не возвращался.
Он ответил, что если "Папа" и "Мама" хотят, он, конечно уедет, но зачем же
его покупать. Знаю много случаев, когда он помогал во время болезней, но помню так же, что он не любил, когда его просили помолиться о больных младенцах, говоря:
"жизнь вымолишь, но примешь ли ты на себя грехи, которые ребёнок натворит в жизни"
("Воспоминания" М 1991г, стр.189-190)

Какая мудрость в словах безграмотного мужика!
(как-то был док. фильм, где обратной прокруткой был показан Гитлер, вплоть до болеющего младенца и не поднялшась рука убить это чудовище ещё в зародыше)

Не тратя время на перепечатание, привожу далее из интернета содержание "Воспоминаний"

ИЗ ИНТЕРНЕТА
........................

Размышления о Распутине

Анна Вырубова

Лично у меня нет никакого опыта в том, что якобы у Распутина была особая эротическая притягательная сила. Да, правда, многие женщины ходили спрашивать у него совета в своих любовных делах, принимая его за талисман, приносящий счастье, но обычно Распутин призывал их прекращать свои любовные приключения.

Помню одну девочку, по имени Лена, которая относилась к ревностнейшим слушателям духовных толкований Распутина. Однажды у Распутина был повод посоветовать девочке прекратить своё близкое знакомство с неким студентом. Лена приняла совет как беcпричинное вмешательство в её личную жизнь, и она возмутилась этим так, что уверила епископа Феофана в том, что Распутин приставал к ней. Случай был причиной для первой дурной сплетни о Распутине. После этого церковные круги стали посматривать на него подозрительно.

Распутин в первый год его пребывания в Петербурге повсюду был принят с большим интересом. Как то будучи в семье одного инженера, вспоминаю его, сидящего в окружении семи епископов, образованных и учёных мужей, и отвечающего на глубокие религиозно-мистические, затрагивающие Евангелие, вопросы. Он, совершенно не образованный сибирский монах, давал ответы, которые глубоко удивляли других.

В первые два года пребывания Распутина в столице, к нему приблизились неподдельно и открыто многие, как и я, которая испытывала интерес к духовным вопросам, желала руководства и поддержки в духовном совершенствовании. Позднее стало привычкой ходить к нему, когда пытались снискать благосклонность Придворного круга. Распутин считался силой, которая воображалась якобы скрывающейся за Троном.

Была всегда того мнения, что Царская Чета сделала грубую ошибку, что не позаботилась об отправлении Распутина в монастырь, откуда в случае надобности могла бы получена от него помощь.

Распутин действительно мог прекратить приступы кровоизлияния!

Помню одну встречу с профессором Фёдоровым уже при начавшейся революции. Он лечил Наследника с самого его рождения. Мы вспоминали случаи, когда использованные медицинские методы всё же не могли прекратить кровоизлияние, а Распутин, делая только крестное знамение над больным Наследником, останавливал кровотечение. «Родителей больного ребёнка надо понимать», - была у Распутина привычка говорить.

Бывая в Петербурге, Распутин жил в маленьком дворовом доме на Гороховой улице. У него ежедневно бывали очень разные люди - журналисты, евреи, бедные, больные - и он постепенно начал быть своего рода посредником просьб между ними и Царской Четой. Когда он бывал во Дворце, его карманы были полны всевозможных просьб, которые он принял. Подобное раздражало Государыню и, совершенно особо Государя. Они ожидали услышать от него или предсказания, или описания загадочных явлений. В качестве награды за труды и доставку просьб до места некоторые давали Распутину деньги, которые он никогда не держал при себе, а раздавал сразу же бедным. Когда Распутин был убит, у него не нашли ни копейки денег.

Позднее и, особенно во время войны, те, которые хотели очернить Трон, ходили к Распутину. Вокруг него всегда были журналисты и офицеры, которые возили его по кабакам, спаивая его, или устраивали попойки в его маленькой квартире - иначе говоря, делали всё возможное, чтобы выставить Распутина в дурном свете к всеобщему вниманию и чтобы таким образом косвенно нанести вред Государю и Государыне.

Имя Распутина вскоре было очернено. Их Величества всё же отказывались верить скандальным историям о Распутине и говорили, что он терпит за правду, как мученик. Только зависть и недоброжелательность диктуют, вводящие в заблуждение высказывания.

Кроме Их Величеств, также высший духовный круг проявлял интерес к Распутину в начале года. Один из членов этого круга рассказал о глубоком впечатлении, произведённом Распутиным на них на одном из вечеров. Распутин обратился в сторону одного находящегося в их группе, говоря: «Почему вы не признаёте свои грехи?». Мужчина побледнев, отвернул своё лицо.

Государь и Государыня впервые встретились с Распутиным в доме Великих Князей Петра и Николая Николаевича; их семьи считали Распутина пророком, который давал им наставления в духовной жизни.

Вторая, сделанная Их Величествами серьёзная ошибка - главный повод для сплетен - было тайное проведение Распутина во Дворец. Так делалось по просьбе Государыни почти всегда. Действие было совершенно неразумным и бесполезным, буквально, то же самое, что, непосредственно во Дворец, вход которого круглосуточно охранялся полицией и солдатами, никто не мог бы пройти тайно.

В Ливадии Государыня услышав, что Распутин прибыл в Ялту, часто отправляла меня с экипажами за ним. Отъехав от главных ворот, возле которых стояло шесть или семь полицейских, солдат или казаков, мне надо было дать им указание провести Распутина через небольшой вход со стороны сада, прямо в личное крыло Государя и Государыни. Естественно, вся охрана заметила его приезд. Иногда члены Семьи на следующий день, за завтраком не хотели здороваться со мной за руку, так как, по их мнению, я была главной причиной прибытия Распутина.

Первые два года дружбы между Государыней и мною, Государыня пыталась и меня тайно проводить в свою рабочую комнату через комнаты служанок, не замеченной своими фрейлинами, чтобы не возбудить зависть их ко мне. Мы проводили наше время за чтением или рукоделием, но способ, которым меня проводили к ней, дал повод для неприятных и совершенно беспричинных сплетен.

Если бы Распутин с самого начала был бы принят через Дворцовый главный вход и введён доложенный адъютантом, как и кто угодно, просящий аудиенции, превратные слухи вряд ли бы возникли, во всяком случае, в них вряд ли бы верили.

Сплетни получили своё начало во Дворце, среди окружения Государыни и, именно по этой причине в них верили.

Распутин был очень худой, у него был пронизывающий насквозь взгляд. На лбу, у кромки волос, была большая шишка от ударов головой об пол во время молитвы. Когда первые сплетни и разговоры о нём начали ходить, он собрал деньги у своих друзей и отправился в годичную паломническую поездку в Иерусалим.

После моего бегства из России, будучи в Валаамском монастыре я встретила там старого монаха. Он рассказал мне, что встречал Распутина в Иерусалиме и видел его среди паломников у рак со святыми мощами.

Великие Княжны любили Распутина и называли его по имени «Наш друг». Под влиянием Распутина Великие Княжны предполагали, что они никогда не пошли бы замуж, если бы им пришлось отказаться от своей православной веры. Также и маленький Наследник был привязан к Распутину.

Идя в комнату Государыни, чуть спустя после известия об убийстве Распутина, я слышала всхлипывающего Алексея, спрятавшего голову в оконную штору: «Кто теперь поможет мне, если «Наш друг» умер?».

Впервые дни войны отношение Государя к Распутину изменилось и стало намного холоднее. Поводом послужила телеграмма, которую Распутин отправил Их Величествам из Сибири, где он поправлялся от раны, нанесённой ему некой женщиной. Государь и Государыня в телеграмме, которую я отправляла, просили Распутина помолиться о победной войне для России. Ответ был непредвиденным: «Сохраните мир любыми способами, так как война означает погибель для России». Получив телеграмму Распутина, Государь потерял своё самообладание и порвал её. Государыня, невзирая на это, не прекратила уважать Распутина и доверять ему.

Третью серьёзную ошибку, которую Царская Чета совершили, особенно Государыня, было мнение, что у Распутина был дар видеть, кто был хороший, кто плохой человек. Никто не мог пошатнуть Их веру. «Наш друг» сказал, что упомянутый плохой человек или наоборот и этого было достаточно. Один человек сказал мне, что видел слабую улыбку на губах Государя, когда пришло известие об убийстве Распутина. Всё же я не могу гарантировать достоверность утверждения, так как я позднее встретила Государя, который был глубоко потрясён случившимся.

Один из родственников Распутина сказал мне, что он предсказал, что Феликс Юсупов убьёт его.

В России немецкие агенты были повсюду - на заводах, на улицах, даже в очередях за хлебом. Начались распространяться слухи, что Государь хочет заключить сепаратный мир с Германией и что Государыня и Распутин стоят за спиной намерения. Если бы у Распутина было бы такое влияние на Государя, как утверждается, тогда почему Государь не приостановил мобилизацию? Государыня была против войны, как было сказано перед этим. Из предыдущего также ясно, что во время войны она возможно больше, чем никто другое штатское лицо, пыталась воздействовать на то, чтобы привести войну к решающей победе.

Слухи, согласно которых с Германией готовиться сепаратный мир, дошли даже до английского посольства.

Вся клевета и слухи, направленные против Царской Семьи, об ожидаемом заключении мира с Германией, доводились до сведения иностранных посольств. Большая часть союзников догадывались оставить их на своё собственное усмотрение, единственно, кто оказался жертвой, как немецких, так и революционных распространяемых сплетен, оказался английский посол сэр Георг Бьюкенен. Он и встал в общение между революционерами и Правительством.

Убийство Распутина 16 декабря 1916 года было отправным выстрелом революции. Многие считали, что Феликс Юсупов и Дмитрий Павлович своим героическим поступком спасли Россию. Но произошло совсем иначе.

Началась революция, события в феврале 1917 года причинили России полную разруху. Отречение Государя от престола произошло совсем необоснованно. Государь был притеснен до такой степени, что он захотел отойти в сторону. Угрожалось, что если бы он не откажется от Короны, убьют всю его Семью. Это он сказал мне позднее при нашей встрече.

«Убийство никому не дозволено», - написал Государь на прошении, которое члены Императорской семьи оставили Ему, прося, чтобы не были наказаны Великий Князь Дмитрий Павлович и Феликс Юсупов.

Когда я вспоминаю все события того времени, мне кажется как будто Двор и высший свет были как бы большим сумасшедшим домом, настолько запутанно и странно всё было. Единственно, беспристрастное изучение истории на основании сохранившихся исторических документов, сможет внести ясность в ту ложь, клевету, предательство, неразбериху, жертвой которых, в конце концов, Их Величества оказались.

Распутин был убит в ночь с 16-го на 17-е декабря 1916 года. 16 декабря Государыня послала меня к Григорию Ефимовичу отвести ему икону, привезённую из Новгорода. Я не особенно любила ездить на его квартиру, зная, что моя поездка будет лишний раз фальшиво истолкована клеветниками. Я оставалась минут 15, слыша от него, что он собирается поздно вечером ехать к Феликсу Юсупову знакомиться с его женой Ириной Александровной.

Утром 17 декабря ко мне позвонила одна из дочерей Распутина, которые учились в Петрограде и жили с отцом, сообщив, что отец их не вернулся домой, уехав поздно с Феликсом Юсуповым. Через час или два позвонили во Дворец от Министра Внутренних Дел Протопопова, который сообщал, что ночью полицейский, стоявший на посту у дома Юсуповых, услышав выстрел в доме, позвонил. К нему выбежал пьяный Пуришкевич и заявил ему, что Распутин убит. Тот же полицейский видел военный мотор без огней, который отъехал от дома вскоре после выстрелов.

Были жуткие дни. 19-го утром Протопопов дал знать, что тело Распутина найдено. Вначале у проруби на Крестовском острове нашли галошу Распутина, а потом водолазы наткнулись на его тело: руки и ноги были запутаны верёвкой; правую руку он, вероятно, высвободил, когда его кидали в воду; пальцы были сложены крестом. Тело было перевезено в Чесменскую богадельню, где было произведено вскрытие.

Несмотря на многочисленные огнестрельные раны и огромную рану на левом боку, сделанную ножом или шпорой, Григорий Ефимович, вероятно, был еще жив, когда его кинули в прорубь, так как легкие были полны водой.

Когда в столице узнали об убийстве Распутина, все сходили с ума от радости; ликованию общества не было пределов, друг друга поздравляли. Во время этих манифестаций по поводу убийства Распутина, Протопопов спрашивал совета Её Величества по телефону, где его похоронить. Впоследствии он надеялся отправить тело в Сибирь, но сейчас же сделать это не советовал, указывая на возможность по дороге беспорядков. Решили временно похоронить в Царском Селе, весной же перевести на родину.

Отпевали в Чесменской богадельне, и в 9 часов утра в тот же день (кажется 21 декабря) одна сестра милосердия привезла на моторе гроб Распутина. Его похоронили около парка на земле, где я намеривалась построить приют для инвалидов. Приехали Их Величества с Княжнами, я и два или три человека посторонних. Гроб был уже опущен в могилу, когда мы пришли. Духовник Их Величеств отслужил краткую панихиду и стали засыпать могилу. Стояло туманное, холодное утро и вся обстановка была ужасно тяжёлая: хоронили даже не на кладбище. Сразу же после краткой панихиды мы уехали.

Дочери Распутина, которые совсем одни присутствовали на отпевании, положили на грудь убитого икону, которую Государыня привезла из Новгорода.

Вот, правда о похоронах Распутина, о которых столько говорилось и писалось. Государыня не плакала часами над его телом, и никто из его поклонниц не дежурил у гроба.

Ради исторической правды я должна сказать, как и почему Распутин имел некоторое влияние в жизни Государя и Государыни.

Распутин был не монах, не священник, а простой «странник», которых немало на Руси. Их Величества принадлежали к категории людей, верящих в силу молитвы подобных странников. Государь, как и его предок, Александр I, был всегда мистически настроен; одинаково мистически была настроена и Государыня.

За месяц до моей свадьбы Её Величество просила Великую Княгиню Милицу Николаевну познакомить меня с Распутиным. Вошёл Григорий Ефимович, худой, с бледным, изможденным лицом, в чёрной сибирке; глаза его, необыкновенно проницательные, сразу меня поразили и напомнили глаза о. Иоанна Кронштадтского.

«Попросите, чтобы он помолился о чём-нибудь в особенности», - сказала Великая Княгиня по-французски. Я попросила его помолиться, чтобы я всю жизнь могла положить на служение Их Величествам. «Так и будет», - ответил он, и я ушла домой. Через месяц я написала Великой Княгине, прося её спросить Распутина о моей свадьбе. Она ответила мне, что Распутин сказал, что я выйду замуж, но счастья в моей жизни не будет. Особенного внимания на это письмо я не обратила.

Распутиным воспользовались как поводом для разрушения всех прежних устоев. Он как бы олицетворял в себе то, что стало ненавистным русскому обществу, которое утратило всякое равновесие. Он стал символом их ненависти.

И на эту удочку словили всех: и мудрых, и глупых, и бедных, и богатых. Но громче всех кричала аристократия и Великие Князья, и рубили сук, на котором сами сидели. Россия, как и Франция XVIII столетия, прошла через период полного сумасшествия, и только теперь через страдания и слёзы начинает поправляться от своего тяжелого заболевания.

Но чем скорее каждый пороется в своей совести и сознает свою вину перед Богом, Царём и Россией, тем скорее Господь прострёт Свою крепкую руку и избавит нас от тяжких испытаний.

Её Величество доверяла Распутину, но два раза она посылала меня с другими к нему на родину, чтобы посмотреть, как он живет у себя в селе Покровском. Встретила нас его жена - симпатичная пожилая женщина, трое детей, две немолодые девушки-работницы и дедушка рыбак. Все три ночи мы, гости, спали в довольно большой комнате наверху, на тюфяках, которые расстилали на полу. В углу было несколько больших икон, пред которыми теплились лампады. Внизу, в длинной тёмной комнате с большим столом и лавками по стенам, обедали; там была огромная икона Казанской Божией Матери, которую считали чудотворной. Вечером перед ней собиралась вся семья и «братья» (так называли четырёх других мужиков-рыбаков), все вместе пели молитвы и каноны.

Крестьяне относились к гостям Распутина с любопытством, к нему же безразлично, а священники враждебно. Был Успенский пост, молока и молочного в этот раз нигде не ели; Григорий Ефимович никогда ни мяса, ни молочного не ел.

Существует фотография, которая представляет Распутина сидящим в виде оракула среди дам-аристократок своего «гарема» и как бы подтверждает огромное влияние, которое будто бы он имел в Придворных кругах. Но я думаю, что никакая женщина, если бы даже и захотела, не могла бы им увлечься; ни я и никто, кто знал его близко, не слышал о таковой, хотя его постоянно обвиняли в разврате.

Когда после революции начала действовать следственная комиссия, не оказалось ни одной женщины в Петрограде или в России, которая выступила бы с обвинениями против него; сведения черпались из записей «охранников», которые были приставлены к нему.

Несмотря на то, что он был человек безграмотный, он знал всё Священное Писание, и его беседы отличались оригинальностью, так что, повторяю, привлекали немало людей образованных и начитанных, каковыми были, бесспорно, епископы Феофан и Гермоген, Великая Княгиня Милица Николаевна и др.

Помня, как-то в церкви подошёл к нему почтовый чиновник и просил помолиться о больной. «Ты меня не проси, - ответил он, а молись св. Ксении». Чиновник в испуге и удивлении вскрикнул: «Как вы могли знать, что жену мою зовут Ксенией?». Подобных случаев я могла бы привести сотни, но их, пожалуй, так или иначе можно объяснить, но гораздо удивительнее то, что все, что он говорил о будущем, сбывалось...

Одним из врагов Распутина, Илиодором, было затеяно два покушения на него. Первое ему удалось, когда некая женщина Гусева ранила его ножом в живот в Покровском. Это было в 1914 году, за несколько недель до начала войны.

Второе покушение было устроено министром Хвостовым с этим же Илиодором, но последний послал свою жену в Петроград со всеми документами и выдал заговор. Все эти личности вроде Хвостова смотрели на Распутина как на орудие к осуществлению их заветных желаний, воображая через него получить те или иные милости. В случае неудачи они становились его врагами.

Так было с Великими Князьями, епископами Гермогеном, Феофаном и другими. Монах Илиодор, который в конце всех своих приключений снял рясу, женился и жил за границей, написал одну из самых грязных книг о Царской Семье. Прежде чем издать её, он написал Государыне письменное предложение - купить эту книгу за 60 000 рублей, грозя в противном случае издать её в Америке. Государыня возмутилась эти предложением, заявив, что пусть Илиодор пишет, что он хочет и на бумаге написала: «Отклонить».

Судебное расследование Чрезвычайной Следственной Комиссии Временного Правительства доказало, что политикой он не занимался. У Их Величеств разговоры с ним были всегда на отвлечённые темы и о здоровье Наследника.

Вспоминаю только один случай, когда действительно Григорий Ефимович оказал влияние на внешнюю политику.

Это было в 1912 году, когда Великий Князь Николай Николаевич и его супруга старались склонить Государя принять участие в Балканской войне. Распутин чуть ли на коленях перед Государём умолял его этого не делать, говоря, что враги России только и ждут того, чтобы Россия ввязалась в эту войну, и что Россию постигнет неминуемое несчастье.

Последний раз Государь видел Распутина у меня в доме, в Царском Селе, куда по приказанию Их Величеств я вызвала его. Это было приблизительно за месяц до его убийства. Здесь я убедилась лишний раз, каким пустым вымыслом был пресловутый разговор о желании сепаратного мира, о котором клеветники распространяли молву, указывая, что это желание то Государыни, то Распутина.

Государь приехал озабоченный и, сев, сказал: «Ну, Григорий, помолись хорошенько; мне кажется, что сама природа идёт против нас сейчас». Григорий Ефимович одобрил Его, сказав, что главное не надо заключать мира, так как та страна победит, которая покажет более стойкости и терпения.

Затем Григорий Ефимович указал, что надо думать о том, как бы обеспечить всех сирот и инвалидов после войны, чтобы «никто не остался обиженным: ведь каждый отдал Тебе всё, что имел самого дорогого».

Когда Их Величества встали, чтобы проститься с ним, Государь сказал, как всегда: «Григорий, перекрести нас всех». «Сегодня ты благослови меня», - ответил Григорий Ефимович, что Государь и сделал.

Чувствовал ли Распутин, что он видит Их в последний раз, не знаю; утверждать, что он предчувствовал события, не могу, хотя то, что он говорил, сбылось. Я лично описываю только то, что слышала и каким видела его.

Со своей смертью Распутин связывал большие бедствия для Их Величеств. Последние месяцы он ожидал, что его скоро убьют.

Свидетельствую страданиями, которые я переживала, что я лично за все годы ничего непристойного не видела и не слышала о нём, а, наоборот, многое из сказанного во время этих бесед помогло мне нести крест поругания и клеветы, Господом на меня возложенный.

Распутина считали и считают злодеем без доказательств его злодеяний. Его убили без суда, несмотря на то, что самым большим преступникам во всех государствах полагается арест и суд, а уже после казнь.

Владимир Михайлович Руднев, производивший следствие при Временном Правительстве, был один из немногих, который старался распутать дело о «тёмных силах» и выставить Распутина в настоящем свете, но и ему было трудно: Распутин был убит, а русское общество было психически расстроено, так что мало кто судил здраво и хладнокровно. Руднев единственный имел гражданское мужество ради истины встать на точку зрения здравомыслящего человека, не заразившись стадным мнением русского общества в 1917 году.

Материал составлен Людмилой Хухтиниеми по воспоминаниям Анны Александровны Танеевой (монахини Марии)

«Анна Вырубова - фрейлина Государыни». Под редакцией Ирмели Вихерюури. Отава. 1987 Хельсинки. Перевод с финского языка Л.Хухтиниеми.

А.А. Вырубова. Страницы моей жизни. Благо. Москва. 2000.

Из интернета

Образцом самой строгой жизни была одна из ближайших почитательниц Распутина, подруга царицы Анна Вырубова.

Вырубова была фанатично предана Григорию, и до конца своих дней он представлялся ей в виде святого человека, бессребреника и чудотворца.

Личной жизни Вырубова не имела вовсе, целиком отдавшись на служение ближним и страждущим. Опекала сирот, работала сестрой милосердия.

Внешне привлекательная, благородного происхождения, принимаемая как своя в царской семье она оказалась совершенно беззащитна перед газетной клеветой.

В течение многих лет ей приписывались многочисленные любовные связи и мерзейший разврат. А газетчики разнесли эти слухи и клевету на всю Россию.

"Истории", ставшие нарицательными, смаковались в светских салонах при дворе и в бульварной прессе, в Государственной Думе и на улицах.

Каково же было разочарование сплетников, когда позже специальной медицинской комиссией Временного правительства было установлено, что Анна Вырубова девственна и невинна, и все приписываемые ей преступления на поверку оказались вымыслом...

jardam1.ru - Государство и человек